Джордж Элиот - Мельница на Флоссе Страница 56

Это обрадовало бы молодого человека и несколько поддержало бы в нем надежды, если б в то же время его не поразило известие, что отец его совершенный банкрот; по крайней мере, что приходилось просить его кредиторов довольствоваться уменьшенной платой, а это, по понятию Тома, незнакомого с техническим взглядом и, делом, было равносильно банкротству. Про отца его должны были говорить не только то, что он потерял свое состояние, но что он оказался несостоятельным – слово, которое в глазах Тома имело самое невыгодное значение. За удовлетворением всех взысканий оставались еще дружеский вексель мистера Гора, недоимка в банке и еще некоторые другие долги, так что все это вместе было слишком непропорционально к имеющимся средствам, и уплата не могла быть более десяти или двенадцати шиллингов за фунт, как решительно объявил мистер Дин, сжимая губы; и слова его произвели на Тома действие обжога и оставили в его сердце жгучую и постоянную боль. Он сильно нуждался в чем-нибудь, что б могло поддержать в нем бодрость в виду новых неблагоприятных обстоятельств. Он неожиданно из роскошного, устланного коврами кабинета мистера Стеллинга, и от воздушных замков в школе перед выпуском, был перенесен к хлопотам с мешками и кожами и товариществу с грубыми людьми, подле него с шумом и треском скатывающими какие-нибудь огромные тяжести. Первый шаг его в жизни была суровая, пыльная и шумная работа, принуждавшая его обходиться без чая, чтоб оставаться в Сент-Оггсе и взять там вечерний урок у старого безрукого конторщика в комнате, пропитанной запахом дурного табаку. Лицо Тома значительно утрачивало свою свежесть, когда он, приходя домой, снимал шляпу и голодный садился за ужин. Немудрено, что он был не в духе, когда его мать или Магги заговаривали с ним.

Все это время мистрис Теливер обдумывала план, посредством которого она одна могла бы отвратить результат, которого наиболее опасалась, т.-е. не дать возможности Уокиму купить мельницу. Представьте себе всю несообразность почтенной наседки, придумывающей средство воспретить какой-нибудь Ходж свернуть ей шею или послать ее с птенцами на рынок, и вы поймете, как эта наседка в подобном случае будет кудахтать и порхать. Мистрис Теливер, видя, что все идет дурно, начала думать, что она дотоле играла слишком пассивную роль, и что если б она сколько-нибудь занималась делами и от времени до времени отваживалась бы на какие-нибудь решительные действия, то все это повело бы к лучшему для нее и для ее семейства. Никто не подумал пойти переговорить с Уокимом на счет дела о мельнице, а между тем, думала мистрис Теливер, это было бы самое простое средство привести дело к хорошему окончанию. Само собою разумеется, что если б сам мистер Теливер был в состоянии и согласен идти к Уокиму, то это ровно ни к чему бы не повело, так как он завел с ним тяжбу и ругал его в течение последних десяти лет. Пришел к заключению, что ее муж был сильно виноват перед ней в том, что довел ее до столь затруднительных обстоятельств, мистрис Теливер была готова находить, что и мнение его об Уокиме было несправедливо. Правда, что они ему были обязаны посещением суда и продажей их имущества; но она полагала, что он сделал это в угождение тому человеку, который дал Теливеру денег взаймы, так как стряпчему приходится угождать многим, и нет никакой причины, чтоб он предпочел Теливера, который заводил с ним тяжбу. Стряпчий, может быть, очень рассудительный человек; почему же нет? Он был женат на мисс Клинт; и когда мистрис Теливер узнала об этой свадьбе, именно в то лето, когда она носила свой голубой атласный спенсер и не помышляла еще о мистере Теливере, она ничего дурного не слыхала про Уокима. И, конечно к ней, о которой он знал, что она урожденная Додсон! он не будет в состоянии питать других чувств, кроме расположения – раз, что ему объяснять, что она, со своей стороны, никогда не хотела с ним судиться, и в настоящее время готова смотреть на вещи скорее его глазами, чем заодно с мужем. В самом деле, если этот стряпчий увидит почтенную женщину, как она, готовую наговорить ему приятных вещей, то почему же бы ему не захотеть выслушать ее доводов?

Она ясно бы выставила все дело перед ним, чего дотоле не было сделано, и он, верно, не станет покупать мельницы, чтоб нарочно подразнить ее, невинную женщину, полагавшую весьма возможным, что она некогда танцевала с ним у сквайра Дарлее, так как на этих больших вечерах она часто танцевала с молодыми людьми, имена которых она забыла. Эти рассуждение мистрис Теливер делала про себя; когда же она намекнула о том мистеру Дину и мистеру Глегу, сказав, что ей нипочем сходить самой объясниться с Уокимом, то они сказали: «нет, нет, нет» – «фу-фу-фу» и «оставьте Уокима в покое», тоном людей, которые вряд ли способны со вниманием выслушать более подробное изложение ее намерений. Что ж касается до Тома и Магги, то она еще менее была расположена говорить с ними, так-так, по ее мнению, «дети всегда готовы оспаривать то, что говорят их матери, и к тому же, Том почти столько же восстановлен против Уокима, сколько и его отец».

Эта непривычная сосредоточенность придала, однако ж, мистрис Теливер несвойственную ей обдуманность и решимость. За день или за два до продажи, долженствовавшей происходить в гостинице «Золотого Льва», когда уже нельзя было долее мешкать, она привела свой план в исполнение с помощью военной хитрости. Для этого были употреблены в дело соленья и варенья. Мистрис Теливер имела их большой запас, и мистер Гиндмарш, лавочник, Конечно, охотно купил бы их, если б она могла лично обделать с ним это дело. Поэтому она утром объявила Тому, что пойдет с ним в Сент-Оггс. Когда он попросил ее отложить на время заботы о соленьях, говоря, что ему не хотелось бы, чтоб она в настоящее время была в Сент-Оггсе, то она так оскорбилась – что ей противоречат относительно солений, приготовленных ею по фамильному рецепту, доставшемуся ей от бабки, которая умерла, когда его мать была еще маленькой девочкой – что Том должен был уступить. Они пошли вместе. Придя в город, мистрис Теливер повернула в Датскую Улицу, где была лавка мистера Гиндмарша, недалеко от конторы мистера Уокима.

Этот господин еще не приходил в контору, и мистрис Теливер, в ожидании его, уселась у камина в его кабинете. Ей недолго пришлось дожидаться появление аккуратного стряпчего: он вошел, нахмурив брови, и бросил пытливый взгляд на полную, белокурую женщину, которая перед ним встала, почтительно приседая.

Мистер Уоким был высокий мужчина, с орлиным носом и густыми, седыми волосами, и вы, которые никогда не видали его, может быть, недоумеваете, точно ли он тот мошенник и заклятой враг честных людей вообще, а мистера Теливера в особенности, каким изображал его почтенный владетель мельницы.

Мы знаем, что раздражительный Теливер был готов считать всякую шальную пулю, его задевшую, покушением на его жизнь, и вдавался в такие затруднительные обстоятельства, что, при непоколебимой вере в его непогрешимость, чтоб объяснить их, приходилось допустит разве только вмешательство нечистой силы. Легко может быть, что стряпчий был виноват перед ним ровно на столько, насколько хорошо-устроенная машина, с большою точностью производящая свою работу, виновата перед отважным человеком, слишком близко к ней подошедшим, которого она заденет какой-нибудь шестерней и неожиданно обратит в нечто безобразное.

Этот вопрос, однако ж, невозможно с точностью разрешить одним взглядом на Уокима; черты и выражение лица, как загадки, не всегда можно прочесть без ключа. Его орлиный нос, столь сильно-оскорблявший мистера Теливера, при первом взгляде так же мало выражал мошенничество, как и туго-накрахмаленные воротнички его рубашки. То и другое могло иметь самое обличительное значение: раз, что плутовство его было бы для нас доказано.

– Вы мистрис Теливер, если я не ошибаюсь? – сказал мистер Уоким.

– Да, сэр, урожденная мисс Елизавета Додсон.

– Прошу садиться. Вы имеете до меня дело.

– Да, сэр, – сказала мистрис Теливер, которая сама начала пугаться своей храбрости, когда она на самом деле очутилась перед этим страшным человеком и вспомнила, что еще не решила в уме с чего начать.

Мистер Уоким обтянул свой жилет и молча продолжал глядеть на нее.

– Я надеюсь, сэр… – начала она наконец: – я надеюсь, сэр, вы не думаете, чтоб я имела что-либо против вас за то, что мой муж проиграл процесс, что к нам в дом наехал суд и белье наше продано. О, нет!.. я вовсе не так была воспитана. Вы верно помните моего отца, сэр, который был в тесной дружбе со сквайром Дарлей, так что мы, мисс Додсоны, всегда ездили к нему на танцевальные вечера, ни на кого так не любовались и по справедливости мы заслуживали это. Нас было четыре, и вы верно знаете, что мистрис Дин и мистрис Глег – мои сестры. Что ж касается до процессов, потери состояние и продажи имущества, иначе, как после смерти, то я ни о чем подобном не имела понятия до замужества и даже несколько времени после него. Согласитесь, что я не могу отвечать за то несчастье, что из моего семейства после брака попала в такое, где все происходит совершенно иначе. Что ж касается до того, чтоб ругать вас, как ругают вас некоторые другие, то никто не может сказать, чтоб я когда-либо это делала.