Филипп Эриа - Семья Буссардель Страница 6

Да и в сердечности тоже. Всем в столице русские были ближе, чем другие союзники, многие парижанки заявляли, что они влюблены в царя Александра, и все парижане знали, как обязаны и столица и вся Франция его заступничеству на конференциях. Его выделяли среди всех победителей. Чувства, которые страна питала к нему, французы переносили и на его войска. Поэтому на Елисейских полях царила приятная атмосфера дружеской близости, какой не было на других бивуаках. Казаки устраивали свои игры, теснившиеся вокруг любопытные охотно смотрели на них и аплодировали.

Лидии пришлось чуть не силой оттащить своих девчурок, с восхищением взиравших на борьбу, которую вели два великана с наголо обритыми головами. Даже на расстоянии, через несколько рядов зрителей, было слышно их прерывистое дыхание, шум борьбы, глухой стук, когда эти силачи падали на землю, пронзительные крики знатоков. В кругу любопытных женщины испуганно прятали лица на груди своих кавалеров, а мужчины, наоборот, поднимались на цыпочки, боясь упустить последние минуты схватки противников.

Флоран повел девочек смотреть ручного сурка. Маленький зверек, приехавший со своим хозяином из какого-то глухого уголка Урала, проделывал множество забавных штук, грациозных фокусов, а под конец брал в зубы деревянную чашку и, встав на задние лапки, собирал доброхотные даяния со зрителей. Они давали не скупясь - жители захваченного города не жалели своих грошей для оккупантов. И Буссардель младший, в котором финансист уже брал верх над чиновником, не преминул высказать вслух свое наблюдение: французская валюта, которой предвещали крах, сохраняла свою ценность для победителей.

Малышка Жюли оказалась смелее своей старшей сестрицы. Присев на корточки, она стала гладить сурка - зверек охотно принимал ее ласки и не отходил от нее. Казак подошел, хотел взять сурка, девчурка и не подумала отодвинуться. Лидия и Батистина протянули было руки, Флоран остановил их. Казак тоже присел на корточки. Это был простой солдат, довольно молодой человек с каким-то странным, изможденным лицом и серыми прозрачными глазами. Он внимательно смотрел на Жюли. У нее из-под капора выбивались короткие шелковистые локончики, светло-белокурые, какие во Франции бывают только у маленьких детей. Казак смотрел на эти белокурые завитки, улыбаясь простодушной улыбкой, потом дотронулся до них пальцем, но, увидев, что девочка испугалась, накуксилась и готова уже расплакаться, отвел руку и ласково забормотал какие-то слова на своем родном языке.

Девочка, перепугавшись, бросилась к матери и уткнулась головенкой в складки ее платья. Аделина, изображая из себя взрослую особу, объясняла ей, что у солдата, верно, осталась на родине хорошенькая маленькая дочка.

Чтобы выбраться из толпы, Буссардели пересекли проспект и вышли к Каменной пристани. Тут оказалось тише, спокойнее, мало было гуляющих; в середине бивуака шум просто оглушал, как на ярмарке, сюда же он долетал глухо. Смотреть теперь оставалось только на лошадей, бродивших табунками в загонах или привязанных к коновязи, да на солдат, которые их чистили.

Можно было спокойно пустить детей играть одних с Батистиной. Справа слышался звонкий и мерный стук молота о наковальню: там под брезентовым навесом расположилась походная кузница. Звуки были привычные, какие раздавались в любой парижский кузнице, но тут их сопровождали незнакомые варварские песни.

Время шло. Короткий осенний день уже склонялся к вечеру. Флоран нашел на аллее Рейн удобную скамью, и они с женой присели отдохнуть. Лидия молчала. Она смотрела на палатки казаков, выстроившиеся у края сада, лагерь тянулся бесконечно, теряясь где-то вдали.

- До какого же места он доходит, друг мой? - спросила Лидия. - До аллеи д'Антен?

- Мне говорили - дальше.

- Боже мой! Это ужасно!..

Голос ее дрогнул. И в самом деле, лагерю как будто конца не было. В дымке наступивших сумерек даль становилась обманчивой, и казалось, что бивуак тянется вплоть до холмов Шайо, захватывает всю эту часть Парижа. Лидия молча сидела на скамье, устремив глаза вдаль и устало ссутулившись, день выдался такой хлопотливый, утомительный.

- Ах, Флоран! - вдруг сказала она. - Ах! Все это еще не кончено!

- О чем ты говоришь?

- Да о наших несчастьях, об испытаниях наших. Еще не пришел конец нашим страданиям.

Он взял ее за руки:

- Успокойся, что ты!

- Нет, - упрямо и жалобно повторяла она. - Я хорошо чувствую, друг мой, что это еще не конец. И чувствую и вижу. А ты? Неужели не видишь?

И она унылым жестом указала на огромный бивуак, на этот чужестранный город, врезавшийся в Париж. Зрелище это больше всего ее поразило. Она как бы представила себе всю величину бедствия, постигшего страну. При виде казачьего лагеря на Елисейских полях ей вспомнилось, что в Амьене расположились англичане, в Ренне и Нанте - пруссаки, в Клермон-Ферране баварцы, в Лионе и Марселе - австрийцы; эти лужайки, истоптанные сапогами неприятеля, навели ее на мысль, что пятьдесят восемь департаментов Франции оккупированы. На нее больше действовали факты, чем рассуждения, явные доказательства, чем рассказы свидетелей. Такова уж была ее натура реалистичная и непосредственная. Даже ее добродетели при* мерной супруги и матери исходили из этого ее склада. Наконец она завершила свою мысль:

- И как же среди всего этого думать о будущем своей семьи!

- О будущем семьи?

- Ну да, Флоран, - просто ответила она. - Этот мавзолей...

Флоран не сразу ответил. Он внимательно посмотрел на жену, на женщину, которую считал гораздо ниже себя. А вот, однако ж, зачастую она бросала какие-нибудь отрывочные слова, и вложенные в них мысли были необычными для положительного мужского ума и повергали его в смущение.

- Душенька, будущее нашей семьи не зависит от этого захваченного неприятелем сада - оно в нас самих.

Вновь наступило молчание. Лидия непроизвольным движением подобрала ноги и запахнула полы бурнуса. Потом подняла меховой воротник, посмотрела на свои часики и позвала девочек.

- Уже поздно, детки, - сказала она, вставая со скамьи. - Пора домой. Пойдем по улице Рояль. Застегните пальтишки и ступайте вперед с Батистиной.

Она говорила уже уверенным тоном, так как чувствовала сейчас больше уважения к себе. Муж взял ее под руку, и они пошли, удаляясь от набережной и от бивуака. Оба думали о мавзолее. Лидия считала его слишком просторным и роскошным, а Флоран находил, что эта гробница вполне соответствует желаниям его отца. В голове Лидии мысль работала все в том же направлении.

- Ты подумай только, - сказала она, не поднимая на мужа глаз, подумай... ведь у нас нет сына.

Они молча шли все дальше, обогнули площадь Согласия, не рискуя пересечь ее с детьми, ибо по ней в беспорядке проезжали возвращавшиеся с прогулок парижане - верхом на лошади или в экипаже. Флоран размышлял над тем, что сказала жена. И вполне естественно было, что ему вспомнился отец, которого Лидия почти не знала, да и сам он не успел полюбить. Однако же в дни глубоких потрясений умерший получил над ним странную власть. Нежданно-негаданно он вошел в их жизнь через открытую дверь еще пустой гробницы.

Лишь после смерти Буссарделя старшего стало известно о его желании приобрести для себя и для своего потомства в вечное владение участок земли на одном из новых парижских кладбищ, имеющем, следовательно, шансы на долгое существование, и построить на этом участке мавзолей. При жизни он провожал то одного, то другого из своих близких на старое кладбище Сент-Эсташ, где находился первый весьма скромный семейный склеп Буссарделей. Человек он был молчаливый, угрюмый, рано овдовел, и житейский успех не прибавил ему жизнерадостности. Почти против своей воли он сделал карьеру, какая до 1789 года была недоступна людям, не обладавшим ни знатным именем, ни богатством. Он поступил в Таможенное управление, не имея честолюбивых планов и мечтаний, но благодаря счастливому стечению обстоятельств, нехватке людей, стремительному в то время ходу событий и несомненным собственным достоинствам трудолюбивого чиновника меньше чем за десять лет достиг высоких постов; после декрета, изданного в июле 1809 года, император назначил его контролером таможни в Амстердам, который стал третьим по своему значению городом наполеоновской империи. Между двумя войнами Флоран Буссардель женился в Париже. Отец его прослужил еще немного в Амстердаме и на пятидесятом году жизни умер там от грудной болезни. Человек, здоровье которого в течение двадцати пяти лет выдерживало самые невероятные испытания, не мог перенести на чужбине холодных туманов.

Быть может, он тосковал по парижскому небу. Такая догадка могла возникнуть при чтении его завещания, по которому он назначил крупную сумму для сооружения мавзолея на кладбище Мон-Луи. Так как покойный был честным человеком и не хотел совершать должностных злоупотреблений, то богатства он не нажил, скопить денег не успел, ибо умер рано и сыну оставил весьма скромное состояние. Сумма, назначенная отцом на вышеуказанные погребальные расходы, была непомерно велика в сравнении с наследством. Это не остановило Флорана: раз такова воля главы семьи, он должен ее выполнить. Еще не закончились формальности по вводу в наследство, кстати сказать весьма несложные, а по распоряжению сына уже был заложен первый камень мавзолея. Флоран не был богат, Лидия принесла ему приданое самое незначительное, у них были дети, будущее казалось ему ненадежным, и все же Буссардель младший рад был осуществить последнюю волю умершего. Это завещание задевало многие струны в его душе.