Уильям Фолкнер - Звук и ярость Страница 60

ИККЕМОТУББЕ. Обездоленный американский король, именуемый «l’Homme» (а иногда de l’homme) своим названым братом французским шевалье, который, не родись он слишком поздно, мог бы занять место в блистательном и сверкающем созвездии рыцарственных мерзавцев – наполеоновских маршалов, и который таким способом перевел на французский чикасский титул, означавший «Мужчина»; каковой перевод Иккемотуббе, сам человек остроумный и с воображением, а не только проницательный знаток людских характеров, включая и собственный, сделав еще шаг, энглизировал в «Doom[6]». И который даровал из своих огромных утраченных владений целую квадратную милю девственной северо-миссисипской земли, истинно квадратную, как крышка карточного стола (и тогда густо поросшую лесом, поскольку случилось это в былые дни до 1833 года, когда звезды попадали, и Джефферсон, штат Миссисипи, представлял собой длинное одноэтажное бревенчатое здание с замазанными глиной щелями, где помещался агент по делам индейцев чикасо со своей лавкой), внуку шотландского беглеца, который потерял свои права и родину, потому что связал свою судьбу с королем, который тоже был обездолен. Отчасти дарованной в возмещение за право мирно отправиться тем способом, какой он и его племя сочтут подходящим, пешком или верхом, но при условии, что лошади будут их собственными, в дикий западный край, вскоре за тем получивший название «Оклахома» – понятия тогда не имея ни о какой нефти.

ДЖЕКСОН. Великий Белый Отец со шпагой. (Старый дуэлянт, буйный поджарый облезлый, не знающий сноса неуязвимый старый лев, который ставил благоденствие нации выше Белого Дома, а здоровье своей новой партии – выше и того и другого, а выше всех них он ставил не честь своей жены, но принцип, что честь должно защищать так или иначе, потому что защищалась она так или иначе.) Который утвердил, припечатал печатью и скрепил собственноручной подписью вышеупомянутый дар в своем золотом типи в Васси-Тауне, тоже понятия не имея ни о какой нефти: так чтобы со временем бездомные потомки изгнанников с родной земли разъезжали осоловевшие от выпивки и великолепно беспробудные над отведенным для их костей пыльным приютом в сделанных на заказ багряно выкрашенных катафалках и пожарных машинах.

КВЕНТИН МАКЛАХАН. Сын печатника в Глазго, осиротевший и росший у родственников матери в горах Пера. Бежал в Каролину с Каллонденского поля с клеймором[7] и тартановым пледом, который носил днем и которым укрывался ночью, а больше почти ни с чем. В восемьдесят лет, разок восстав против английского короля, он не пожелал повторить этой ошибки, а потому как-то ночью 1779 года бежал с младенцем внуком и пледом (клеймор исчез вместе с его сыном, отцом внука, из Тарлтонского полка на поле сражения в Джорджии примерно за год до того) в Кентукки, где один его сосед по фамилии Бун или Бунн уже основал поселок.

ЧАРЛЬЗ СТЮАРТ. Ославленный и опозоренный именем и чином в британском полку. Брошен замертво в болотах Джорджии своей отступающей армией, а затем наступающей американской, причем обе ошиблись, сочтя его покойником. Клеймор все еще был при нем, когда, на самодельной деревянной ноге, он в конце концов четыре года спустя нагнал своего отца и сына в Хэрродсбурге, в Кентукки, как раз вовремя, чтобы похоронить отца и вступить в долгий период раздвоения личности, все еще пытаясь быть школьным учителем, веря, что именно им ему хочется быть, пока наконец не сдался и не стал игроком, кем был на самом деле, как и все Компсоны, словно бы сами того не зная, при условии, что ход был отчаянным, а шансы невелики. Преуспел в конце концов подвергнуть риску не только собственную шею, но и благополучие своей семьи, и даже честность имени, которое ему предстояло оставить после себя, когда вступил в братство, возглавлявшееся его знакомым по фамилии Уилкинсон (человеком немалых талантов, и влияния, и интеллекта, и веса), а тем самым и в заговор с целью отторжения всей долины Миссисипи от Соединенных Штатов и присоединения ее к Испании. В свою очередь бежал, когда мыльный пузырь лопнул (а не лопнуть он не мог, как должен был бы понять любой человек, кроме Компсона – школьного учителя), оказавшись совершенно уникальным в том, что был единственным заговорщиком, вынужденным покинуть страну и бежать – но не от мести и воздаяния правительства, которое попытался четвертовать, а от бешеного отвращения своих недавних собратьев, теперь отчаянно опасавшихся за свою безопасность. Он не был изгнан из Соединенных Штатов, но договорился до того, что остался без родной страны; выдворение его объяснялось не изменой, а громогласностью и разглагольствованиями при ее осуществлении, так что он устно сжигал за собой каждый мост, прежде чем добраться до места постройки нового – а потому не начальник военной полиции и даже не представитель гражданских властей, но его недавние собратья по комплоту взялись за то, чтобы убрать его из Кентукки и из Соединенных Штатов, и если бы они его изловили, то, вероятно, заодно и из этого мира. Бежал ночью, блюдя семейную традицию, с сыном, и старым клей-мором, и пледом.

ДЖЕЙСОН ЛИКУРГ. Который, принуждаемый, быть может, воздействием пышного имени, данного ему сардоническим озлобленным деревянноногим неукротимым отцом, который, пожалуй, все еще в глубине сердца верил, что хотел он быть школьным учителем, преподающим латынь, однажды в 1811 году отправился по Натчезскому тракту с парой отличных пистолетов и одной тощей седельной сумкой на поджарой, но крепконогой кобылке, способной покрыть первые пятьсот ярдов менее чем за полминуты, а следующие – не более, хотя этим все и ограничивалось. Но этого было вполне достаточно. Который добрался до агентства по делам чикасо в Окатобе (которая в 1860 году все еще называлась Старым Джефферсоном) и дальше не поехал. Который до истечения шести месяцев уже был клерком агента, а до истечения двенадцати – его партнером, официально по-прежнему клерком, а на самом деле совладельцем теперь весьма богатой лавки, пополняемой товарами на выигрыши кобылки в соревнованиях с лошадьми молодых людей Иккемотуббе, на дистанциях, которые он, Компсон, всегда заботливо ограничивал четвертью мили или в крайнем случае полутора тысячью ярдов; и в следующем году собственником кобылки стал Иккемотуббе, а Компсон стал владельцем квадратной мили земли, каковая в будущем оказалась почти в центре города Джефферсона, тогда покрытую лесом, и все еще покрытую лесом двадцать лет спустя, хотя был это уже не лес, а скорее парк, с поселком рабов и конюшнями и огородами и ухоженными газонами и аллеями и беседками, спланированный тем же архитектором, который построил дом с колоннами и портиком, обмеблированный благодаря пароходам из Франции и Нового Орлеана; и все еще оставалась полной квадратной милей в 1840 году (и не только селение белых, называвшееся Джефферсон начало ее окружать, но вскоре ей предстояло оказаться внутри чисто белого графства, потому что еще немного – и потомки Иккемотуббе и его люди исчезнут, а оставшиеся будут жить не как воины и охотники, а как белые – как ленивые фермеры или кое-где как хозяева того, что и они называли плантациями, и владельцы ленивых рабов, чуть более грязные, чем белые, чуть более бездеятельные, чуть более жестокие – пока наконец не исчезнет и сама дикарская кровь, лишь иногда напоминая о себе формой носа негра на повозке с хлопком, или белого рабочего на лесопильне, или траппера, или кочегара на паровозе), известной тогда как «Компсоновское Владение», поскольку теперь там все было достойно, чтобы плодить принцев, государственных мужей и генералов и епископов в отомщение за Компсонов, обездоленных на Каллоденском поле, и в Каролине, и в Кентукки, а затем известной как «Дом губернатора», поскольку со временем она действительно произвела на свет или, во всяком случае, породила губернатора – опять Квентина Маклахана в честь каллоденского деда, и все еще известной как «Дом старого губернатора», даже после того как она породила (1861) генерала (именуемой так по заранее предрешенному согласию и единодушию всего города и всего графства, будто они даже тогда и заранее знали, что старый губернатор был последним Компсоном, кому не предстояло терпеть неудачи во всем, чего бы он ни касался, исключая долгожительство или самоубийство) – того бригадира Джейсона Ликурга II, который потерпел неудачу при Шайло в 62-м и снова потерпел, хотя и не столь катастрофическую, при Рисеке в 64-м, который первый заложил все еще полную квадратную милю спекулянту из Новой Англии в 66-м после того, как старый город был сожжен федеральным генералом Смитом, и новый городок, что со временем населят главным образом потомки не Компсонов, но Сноупсов, начал наползать на нее, откусывать от и вгрызаться в, поскольку потерпевший неудачу бригадир тратил следующие сорок лет на то, чтобы продавать куски ее для уплаты по закладной на остатки, пока однажды в 1900 году не умер тихо на армейской койке в охотничье-рыболовном лагере в низине реки Таллахатчи, где провел почти все последние дни своей жизни.