Уильям Фолкнер - Звук и ярость Страница 59

Мгновение спустя в медленных паузах голоса Бена Ластер расслышал, что Дилси зовет его. Он взял Бена за локоть, и они пошли через двор к ней.

– Я ж говорил, что он молчать не будет, – сказал Ластер.

– Паршивец! – сказала Дилси. – Что ты ему сделал?

– Ничего я не делал. Я ж говорил, как они начнут играть, так он и начнет.

– Ну-ка, иди сюда, – сказала Дилси. – Тише, Бенджи. Тише.

Но он не стих. Они быстро перешли через двор к хижине и вошли.

– Сбегай за туфлей, – сказала Дилси. – Только смотри не потревожь мисс Каролину. Если она что скажет, ответь, что я с ним. Ну, иди. Уж это-то ты можешь сделать как следует!

Ластер вышел. Дилси подвела Бена к кровати, и притянула его к себе, и обняла, покачивая взад и вперед, вытирая его слюнявый рот подолом юбки.

– Ну, тише, – сказала она, поглаживая его по голове. – Тише. Дилси с тобой.

Но он ревел медленно, жалко, без слез: темный безнадежный вопль всей безгласной горести под солнцем. Вернулся Ластер, неся белую атласную туфлю. Теперь она была пожелтевшей, и порванной, и замусоленной, и когда они сунули ее в руку Бена, он ненадолго стих. Но он все еще хныкал и вскоре снова начал громко стонать.

– Может, ты Т.П. поищешь? – сказала Дилси.

– Он вчера говорил, что поедет сегодня в Сент-Джон. Говорил, что вернется к четырем.

Дилси покачивалась взад и вперед, поглаживая Бена по голове.

– Как еще долго, о Иисусе, – сказала она. – Как еще долго.

– Я ж умею править, мэмми, – сказал Ластер.

– Ты вас обоих разобьешь, – сказала Дилси. – Из одного баловства. Уметь-то ты умеешь, я знаю. Только я тебе не доверяю. Ну, тише, – сказала она. – Тише. Тише.

– Ничего не разобью, – сказал Ластер. – Я же правлю с Т.П. – Дилси покачивалась взад и вперед, обнимая Бена. – Мисс Каролина говорит, если ты его не успокоишь, она встанет, спустится и сама его успокоит.

– Тише, деточка, – сказала Дилси, поглаживая Бена по голове. – Ластер, деточка, – сказала она, – ты ведь послушаешь свою старую бабушку и будешь править хорошо?

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Я же правлю прямо как Т.П.

Дилси погладила Бена по голове, покачиваясь взад и вперед.

– Я делаю что могу, – сказала она. – Господу это ведомо. Ну, так иди запрягай, – сказала она, вставая. Ластер кубарем выкатился за дверь. Бен держал туфлю и плакал. – Ну, тише. Ластер пошел запрягать, сейчас он повезет тебя на кладбище. В дом за твоей шапкой нам лучше не ходить, – сказала она, и пошла к ситцевой занавеске, отгораживавшей угол комнаты, и достала фетровую шляпу, в которой ходила утром. – Это-то еще ничего, у нас и похуже творится, только люди не знают, – сказала она. – Ну, да ты-то Божье дитя, и я скоро уж буду среди его детей, слава Иисусу. Ну, вот.

Она надела шляпу ему на голову и застегнула его пальто. Он хныкал, не умолкая. Она взяла у него туфлю, и спрятала ее, и они вышли. Ластер подъехал, восседая на козлах древнего, осевшего набок фаэтона, запряженного дряхлой белой лошадью.

– Ты побережешься, Ластер? – сказала Дилси.

– Да, мэм, – сказал Ластер.

Она помогла Бену сесть на заднее сиденье. Он было перестал плакать, но теперь вновь захныкал.

– Это ему цветочек требуется, – сказал Ластер. – Погоди, я сейчас.

– Нет, уж ты сиди, – сказала Дилси. Она подошла к лошади и взяла ее под уздцы. – Ну а теперь беги за цветком.

Ластер побежал за дом в сторону сада. Он вернулся с одним нарциссом.

– Он же сломанный, – сказала Дилси. – Почему ты не принес ему хороший?

– Так других нету, – сказал Ластер. – Вы же их все забрали в пятницу, чтоб украсить церковь. Погоди, я его починю. – И пока Дилси держала лошадь, Ластер соорудил на стебле лубок из прутика и двух обрывков бечевки и дал нарцисс Бену. Потом он взобрался на козлы и взял вожжи. Дилси все еще держала лошадь.

– А дорогу-то ты не спутаешь? – сказала она. – Прямо по улице, вокруг площади до кладбища и сразу домой.

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Но-о, Королева.

– Ты побережешься?

– Да, мэм.

Дилси отпустила лошадь.

– Но-о, Королева, – сказал Ластер.

– Э-эй, – сказала Дилси. – Отдай-ка мне кнут.

– Да ну, мэмми, – сказал Ластер.

– Отдай сейчас же, – сказала Дилси, подходя к колесу. Ластер с неохотой отдал ей кнут.

– Так теперь Королева и с места не стронется.

– Об этом можешь не беспокоиться, – сказала Дилси. – Королева получше тебя знает, куда ей идти. Твое дело сидеть и держать вожжи. Так дорогу-то ты знаешь?

– Да, мэм. Как Т.П. ездит каждое воскресенье.

– Ну и ты так же вот съезди в это воскресенье.

– Само собой. Что мне, Т.П. вожжей не давал сто раз, а то и побольше?

– Вот и еще раз так же съезди, – сказала Дилси. – Ну, трогай. И если ты расшибешь Бенджи, малый, не знаю, что я тобой сделаю. Тебе и так не миновать стать каторжником, но ты у меня еще раньше отправишься мостить дороги, запомни мое слово.

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Но-о, Королева.

Он хлопнул вожжами по широкой спине Королевы, и фаэтон дернулся.

– Ластер, кому я говорю! – сказала Дилси.

– Но-о! – сказал Ластер. И снова хлопнул вожжами. С утробным рокотанием Королева медленно побрела к воротам и повернула на улицу, где Ластеру удалось добиться от нее аллюра, напоминавшего длительное и незавершающееся падение мордой вперед.

Бен перестал хныкать. Он сидел на середине сиденья, держа починенный цветок вертикально в кулаке, и глаза его были безмятежными и несказанными. Прямо перед ним круглая голова Ластера то и дело поворачивалась назад, пока дом не скрылся из вида, а тогда Ластер подъехал к тротуару, и Бен смотрел, как он спустился с козел и выломал хлыст из живой изгороди. Королева опустила голову и щипала траву, пока Ластер не взобрался на козлы, и не вздернул ее головы, и не заставил снова тронуться с места. Тогда он расставил локти и, подняв хлыст и вожжи, принял лихую позу, которая никак не вязалась с чинным цоканьем копыт Королевы и басовым органным аккомпанементом ее внутренностей. Их обгоняли автомобили и пешеходы. Обогнала их и компания негритянских подростков.

– Да это ж Ластер! Куда собрался, Ластер? На погост?

– Приветик, – сказал Ластер. – Вам всем его тоже не миновать. Но-о, слониха.

Они добрались до площади, где солдат-южанин всматривался из-под мраморной ладони пустыми глазами в ветер и облака. Ластер поднял себя еще на одну зарубку и, хлестнув неуязвимую Королеву прутом, обвел взглядом площадь.

– А вон автомобиль мистера Джейсона, – сказал он и тут заметил еще одну компанию негров. – Ну-ка, Бенджи, покажем этим черномазым, как ездят благородные люди, – сказал он. – Как по-твоему? – Он оглянулся. Бен сидел, зажав в кулаке цветок, его взгляд был пустым и спокойным. Ластер еще раз хлестнул Королеву и повернул ее, объезжая памятник слева.

Мгновение Бен сидел среди абсолютного зияния. Потом он заревел. Его рев нарастал волнами, почти без промежутков для вдоха. В этом реве было нечто большее, чем изумление, в нем был ужас, потрясение, агония, безглазая, безъязыковая – только звук и глаза Ластера, на белый миг скошенные назад.

– Господи! – сказал он. – Тише! Тише! Господи! – Он стремительно повернулся и хлестнул Королеву. Прут сломался, и он бросил обломок, и под голос Бена, нарастающий в невозможное крещендо, подхватил концы вожжей и наклонился вперед, но тут Джейсон, перебежав через площадь, вскочил на подножку.

Ударом локтя он отшвырнул Ластера, и схватил вожжи, и повернул Королеву, и, сложив вожжи вдвое, хлестнул ее поперек крупа. Он хлестал ее снова и снова, и она пошла тяжелым галопом, а над ними ревел хриплый ужас Бена, и он повернул ее так, что памятник остался справа. Тогда он стукнул Ластера кулаком по голове.

– С чего тебе взбрело везти его слева? – сказал он. Он потянулся через козлы и ударил Бена, вновь сломав стебель цветка. – Заткнись! – сказал он. Рывком остановив Королеву, он спрыгнул на землю. – Вези его, к черту домой. Если ты еще раз вытащишь его за ворота, я тебя убью!

– Слушаю, сэр, – сказал Ластер. Он взял вожжи и хлестнул Королеву концами. – Живей! Живей! Бенджи, побойся Бога!

Голос Бена все ревел и ревел. Королева снова задвигалась, ее копыта снова начали ровно цокать, и Бен сразу стих. Ластер быстро оглянулся через плечо и поехал дальше. Сломанный цветок свисал по кулаку Бена, и его глаза были пустыми, и синими, и снова безмятежными, потому что карниз и фасад опять ровно текли слева направо; столб и дерево, окно и подъезд, и щит для афиш – все на своих положенных местах.

Дополнение

ИККЕМОТУББЕ. Обездоленный американский король, именуемый «l’Homme» (а иногда de l’homme) своим названым братом французским шевалье, который, не родись он слишком поздно, мог бы занять место в блистательном и сверкающем созвездии рыцарственных мерзавцев – наполеоновских маршалов, и который таким способом перевел на французский чикасский титул, означавший «Мужчина»; каковой перевод Иккемотуббе, сам человек остроумный и с воображением, а не только проницательный знаток людских характеров, включая и собственный, сделав еще шаг, энглизировал в «Doom[6]». И который даровал из своих огромных утраченных владений целую квадратную милю девственной северо-миссисипской земли, истинно квадратную, как крышка карточного стола (и тогда густо поросшую лесом, поскольку случилось это в былые дни до 1833 года, когда звезды попадали, и Джефферсон, штат Миссисипи, представлял собой длинное одноэтажное бревенчатое здание с замазанными глиной щелями, где помещался агент по делам индейцев чикасо со своей лавкой), внуку шотландского беглеца, который потерял свои права и родину, потому что связал свою судьбу с королем, который тоже был обездолен. Отчасти дарованной в возмещение за право мирно отправиться тем способом, какой он и его племя сочтут подходящим, пешком или верхом, но при условии, что лошади будут их собственными, в дикий западный край, вскоре за тем получивший название «Оклахома» – понятия тогда не имея ни о какой нефти.