Игорь Оськин - Эвтаназия советского строя Страница 7

«Великие мыслители вспоминаются: Томас Мор, Фурье и, извиняюсь, Оруэл».

Основная продукция завода ЛЭМЗ – устройства ЧПУ (числового программного управления) станками. Их разрабатывает заводской институт. Руководство завода и института просило всесторонней помощи. У Колесова сложились тесные связи с заводом и институтом еще по старым работам.

Переговорил с начальником отдела программирования Васильевым, тот обещал:

— Работа большая, полезная, интересная, обеспечена твердым финансированием. Так что давай, переходи к нам.

С директором института Бутриным Колесов имел дела по персональным компьютерам, тот ласково подталкивал:

— Приятно иметь дело с хорошим человеком.

И Колесов согласился.

Кезлинг не стал возражать:

— Ну что, будем переводить?

Для ускорения (ходовое слово Перестройки) не стали возиться с корректировкой штатов, а просто переподчинили все отделение Бутрину. Отделение работало по старым планам, а с Васильевым продолжились переговоры…

По заданию Бутрина Колесов съездил в Москву, в институт управляющих систем, к зам директора Хрущеву Сергею Никитовичу. Игра судьбы – в первый раз он увидел сына вождя четверть века тому назад, когда тот зашел в стендовый зал, где Колесов занимался отладкой системы для крылатой ракеты. Молодой, улыбчивый, уже кандидат наук С.Н.Хрущев работал у Челомея. После отставки его отца он оказался в сфере компьютерных систем, т. е. там же, где и Колесов. С.Н.Хрущев бывал в ЛЭМе на заседаниях научно-технического совета, подавленный, какой-то замшелый, безмолвно дремал.

Теперь Колесов впервые близко соприкоснулся с ним – по поводу имевшейся у них зарубежной операционной системы. Хрущев очаровал его – мягкий, доброжелательный, предупредительный. Доктор наук. Интеллигент в первом поколении. Впоследствии, долго прожив в США, Хрущев-сын перешел в американское гражданство. Непонятно и неприятно.

Постепенно прояснялась картина у Васильева. Сам он, не разбираясь в программировании и не пытаясь вникать в него, играл на противоборстве двух групп в своем отделе – западников и славянофилов. Западник Петров был за западные программные средства – с подстройкой при необходимости. Славянофил Рабинович разработал собственную систему, уже почти готовую (это уж как водится), на порядок лучше, чем западная (по мнению автора).

За разговорами Колесов не мог добраться до главного – до денег на финансирование своего отделения. Картина прояснилась после того, как Васильев, вероятно, устав уходить от прямых вопросов, вдруг предложил: давай раздадим твоих людей по моим группам во главе с нашими специалистами.

«Ничего я им не сказал, а только говорю…» В отличие от персонажа Зощенко, Колесов и говорить не стал – развернулся на 180 градусов.

Момент истины. Этот последний штрих завершил картину. Крики о помощи – обычная дымовая завеса от начальства. Технических замыслов – нет. В работе – суета и бестолковщина.

Всю эту пирамиду шабаша на Лысой горе венчал Бутрин – сгусток энергии – суматошный, взбалмошный и вздорный. В сфере устройств для станков он был новичком. В конце концов его безалаберность и вредность начали сплачивать старых товарищей по институту. Под их напором Радченко снял Бутрина и отправил его в ЛЭМ ведущим инженером.

У победителей мелькнули даже фантастические идеи: один из них предложил Колесову возглавить их институт. Отклонил сходу – живу слишком далеко, не осилить поездки. Звучал внутренний голос – не лезь в клоаку. И так уже сильно прокололся, по своей вине.

Выручили его, во-первых, ускорение – его отделение оставалось в штатах ЛЭМа, во-вторых, перестройка – благодаря неизбежной при ней кутерьме он провел приказ о переводе в отделение Пальмского двух отделов, объединенных по дороге в один отдел под руководством Колесова. Приказ подписал Кезлинг, не согласовывая с пребывавшим в неразберихе руководством ЛЭМЗа.

Под ложечкой сосало: он оставил на ЛЭМЗе отдел Отцовского: «не предал ли?» Впрочем, Отцовский там вписался в тематику.

Прошел год. Радченко собрал руководителей ЛЭМа, Кезлинга не было:

— Георгий Борисович подал заявление об уходе на пенсию, я подписал. Принимаю на себя руководство институтом… У Георгия Борисовича, как я понимаю, был такой стиль руководства: он занимает нейтральную позицию, а с министерством и заказчиками работали руководители подразделений. К чему это приводит, мне хорошо известно. Так вот, такого больше не будет. Всё только через меня… Этот кабинет – теперь мой кабинет… Вы не думали о фактическом эффекте, работали с кем придется, с теми, кто совершенно не был готов к внедрению системы. На Западе уважающая себя фирма никогда не будет работать со слабым заказчиком, наоборот, она стремится работать с процветающей фирмой, чтобы еще более повысить ее прибыли… Я ухожу в отпуск? Кто вам сказал? Слухи? Вот у вас очень много слухов ходит. Я не уйду в отпуск, пока не наведу у вас порядок. Вы сейчас находитесь в том положении, в котором находился завод ЛЭМЗ в октябре прошлого года. Планы не выполнены, исходная база планирования определена неправильно. Пора прекратить писать объяснения контрольным органам, надо браться за исправление недостатков… О попытках отделиться: письмо в обком – просто глупость, никакого пересмотра не будет.

После совещания зав отделениями, мрачные, подавленные, поговорили между собой:

— Он же нам войну объявил. Издевка насчет планов, с министерством работал Евдокимов.

— Фактический эффект – не разобрался, ахинею понес. Иезуитство. А что за письмо?

— Кезлинг подготовил письмо о переводе ЛЭМа в другое ведомство и даже завизировал его в некоторых отделах обкома.

Перестройка продолжалась.

К тому времени произошло новое колебание в генеральной линии партии. Прошлое колебание – научно-технический прогресс уже стал забываться. Программу тотальной автоматизации Ленинграда с выходом на мировой уровень не профинансировали. Теперь Горбачев объявил, что страну спасет демократия.

На этот раз Колесов воодушевился еще сильнее. И весь народ, а особенно интеллигенция. Начались кампании по выборам советов трудовых коллективов и директоров предприятий.

В ЛЭМе выбрали совет трудового коллектива института. На совете предложили две кандидатуры на председателя совета: Колесова и Германова. При обсуждении выявился перевес в пользу Германова. Встал Бунаков:

— Прошу сделать небольшой перерыв, надо обсудить.

После перерыва проголосовали: 12 на 12.

— Ладно, выбираю сам себя, — сказал Колесов и поднял руку тринадцатым. По его предложению заместителем председателя избрали Германова.

Прошел слух – на таком-то предприятии коллектив выразил недоверие директору и того сняли. Воодушевление перешло в сильное возбуждение. Поговорили на партбюро. Предлагалось мелкое – обратиться в верха с претензиями к руководству, требовать самостоятельности и т. п. Колесов высказался нарочито буднично, как будто речь шла о рядовом предложении:

— Провести собрание трудового коллектива и выразить недоверие генеральному директору Радченко.

Никто не подхватил, но и не возразил. Страшно.

Идея овладела массами, подготовили и провели собрание. До собрания Колесов написал речь, на одну страницу – чтобы было кратко и резко. Показал Пальмскому. Он: «Это лучшее из того, что у тебя было».

Собрание вел Залыгин, секретарь партбюро ЛЭМа. Первым он выпустил представителя рабочего класса, который долго и жалобно критиковал, но ключевых слов так и не сказал.

С начала собрания и особенно во время первого выступления Колесов почувствовал себя плохо, близко к полуобморочному состоянию: сердцебиение, затрудненное дыхание. («Отречемся от старого мира» – легко петь, да трудно делать). Залыгин объявил его вторым. Заготовленный текст выручил – зачитал его четко и уверенно:

— Товарищи! Свежий ветер перемен, наступивших после многих лет затхлого, застойного времени, вселил в нас надежду на построение гармоничного, развитого общества, в котором каждый сможет полностью реализовать свои творческие возможности. Надежду на избавление от бюрократического гнета, от произвола и некомпетентности. Мы видим, что партийное руководство инициировало широкое развитие демократических начал в обществе и государстве. Но что мы видим конкретно в нашем объединении, в положении нашего коллектива? Усиливается административное давление, урезаются права нашего института, генеральный директор Радченко постоянно подчеркивает свое негативное отношение к творческому потенциалу коллектива. Уже более двух лет прошло после проверок народного контроля, уже мы сделали выводы и приняли меры, а генеральный по-прежнему громит нас за прошлое, грозит навести порядок и разобраться с мошенниками. Что ж, так мы и останемся вечными мошенниками?…