Василий Шукшин - Охота жить

Шукшин Василий

Охота жить

Василий Шукшин

Охота жить

Поляна на взгорке, на поляне - избушка.

Избушка - так себе, амбар, рядов в тринадцать-четырнадцать, в одно оконце, без сеней, а то и без крыши. Кто их издревле рубит по тайге?.. Приходят по весне какие-то люди, валят сосняк поровней, ошкуривают... А ближе к осени погожими днями за какую-нибудь неделю в три-четыре топора срубят. Найдется и глина поблизости, и камни - собьют камелек, и трубу на крышу выведут, и нары сколотят - живи не хочу!

Зайдешь в такую избушку зимой - жилым духом не пахнет. На стенах, в пазах, куржак, в ладонь толщиной, промозглый запах застоялого дыма.

Но вот затрещали в камельке поленья... Потянуло густым волглым запахом оттаивающей глины; со стен каплет. Угарно. Лучше набить полный камелек и выйти пока на улицу, нарубить загодя дровишек... Через полчаса в избушке теплее и не тяжко. Можно скинуть полушубок и наторкать в камелек еще дополна. Стены слегка парят, тихое блаженство, радость. "А-а!..- хочется сказать.- Вот так-то". Теперь уж везде почти сухо, но доски нар еще холодные. Ничего - скоро. Можно пока кинуть на них полушубок, под голову мешок с харчами, ноги - к камельку. И дремота охватит - сил нет. Лень встать и подкинуть еще в камелек. А надо.

В камельке целая огненно-рыжая горка углей. Поленья сразу вспыхивают, как береста. Тут же, перед камельком, чурбачок. Можно сесть на него, закурить и - думать. Одному хорошо думается. Темно. Только из щелей камелька светится; свет этот играет на полу, на стенах, на потолке. И вспоминается бог знает что! Вспомнится вдруг, как первый раз провожал девку. Шел рядом и молчал как дурак... И сам не заметишь, что сидишь и ухмыляешься. Черт ее знает - хорошо!

Совсем тепло. Можно чайку заварить. Кирпичного, зеленого. Он травой пахнет, лето вспоминается.

...Так в сумерки сидел перед камельком старик Никитич, посасывал трубочку. В избушке было жарко. А на улице - морозно. На душе у Никитича легко. С малых лет таскался он по тайге - промышлял. Белковал, а случалось, медведя-шатуна укладывал. Для этого в левом кармане полушубка постоянно носил пять-шесть патронов с картечным зарядом. Любил тайгу. Особенно зимой. Тишина такая, что маленько давит. Но одиночество не гнетет, свободно делается; Никитич, прищурившись, оглядывался кругом - знал: он один безраздельный хозяин этого большого белого царства.

...Сидел Никитич, курил.

Прошаркали на улице лыжи, потом - стихло. В оконце вроде кто-то заглянул. Потом опять скрипуче шаркнули лыжи - к крыльцу. В дверь стукнули два раза палкой.

- Есть кто-нибудь?

Голос молодой, осипший от мороза и долгого молчания - не умеет человек сам с собой разговаривать.

"Не охотник",- понял Никитич, охотник не станет спрашивать зайдет, и все.

- Есть!

Тот, за дверью, отстегнул лыжи, приставил их к стене, скрипнул ступенькой крыльца... Дверь приоткрылась, и в белом облаке пара Никитич едва разглядел высокого парня в подпоясанной стеганке, в ватных штанах, в старой солдатской шапке.

- Кто тут?

- Человек,- Никитич пожег лучину, поднял над головой.

Некоторое время молча смотрели друг на друга.

- Один, что ли?

- Один.

Парень прошел к камельку, снял рукавицы, взял их под мышку, протянул руки к плите.

- Мороз, черт его...

- Мороз.- Тут только заметил Никитич, что парень без ружья. Нет, не охотник.

Не похож. Ни лицом, ни одежкой.- Март - он ишо свое возьмет.

- Какой март? Апрель ведь.

- Это по-новому. А по-старому - март. У нас говорят: марток надевай двое порток. Легко одетый.- Что ружья нет, старик промолчал.

- Ничего,- сказал парень.- Один здесь?

- Один. Ты уж спрашивал.

Парень ничего не сказал на это.

- Садись. Чайку щас поставим.

- Отогреюсь малость...- Выговор у парня нездешний, расейский. Старика разбирало любопытство, но вековой обычай - не лезть сразу с расспросами - был сильнее любопытства,

Парень отогрел руки, закурил папироску.

- Хорошо у тебя. Тепло.

Когда он прикуривал, Никитич лучше разглядел его - красивое бледное лицо с пушистыми ресницами. С жадностью затянулся, приоткрыл рот - сверкнули два передних золотых зуба. Оброс. Бородка аккуратная, чуть кучерявится на скулах... Исхудал... Перехватил взгляд старика, приподнял догорающую спичку, внимательно посмотрел на него. Бросил спичку. Взгляд Никитичу запомнился: прямой, смелый... И какой-то "стылый" так - определил Никитич. И подумал некстати: "Девки таких любят".

- Садись, чего стоять-то?

Парень улыбнулся:

- Так не говорят, отец. Говорят - присаживайся.

- Ну, присаживайся. А пошто не говорят? У нас говорят.

- Присесть можно. Никто не придет еще?

- Теперь кто? Поздно. А придет, места хватит.- Никитич подвинулся на пеньке, парень присел рядом, опять протянул руки к огню. Руки - не рабочие. Но парень, видно, здоровый. И улыбка его понравилась Никитичу - не "охальная", простецкая, сдержанная. Да еще эти зубы золотые... Красивый парень. Сбрей ему сейчас бородку, надень костюмчик - учитель, Никитич очень любил учителей.

- Иолог какой-нибудь? - спросил он.

- Кто? - не понял парень.

- Ну... эти, по тайге-то ищут...

- А-а... Да.

- Как же без ружьишка-то? Рыск.

- Отстал от своих,- неохотно сказал парень.- Деревня твоя далеко?

- Верст полтораста.

Парень кивнул головой, прикрыл глаза, некоторое время сидел так, наслаждаясь теплом, потом встряхнулся, вздохнул:

- Устал,

- Долго один-то идешь?

- Долго. У тебя выпить нету?

- Найдется.

Парень оживился:

- Хорошо! А то аж душа трясется. Замерзнуть к черту можно. Апрель называется...

Никитич вышел на улицу, принес мешочек с салом. Засветил фонарь под потолком.

- Вас бы хошь учили маленько, как быть в тайге одному... А то посылают, а вы откуда знаете! Я вон лонйсь нашел одного - вытаял весной. Молодой тоже. Тоже с бородкой. В одеяло завернулся - и все, и окочурился.- Никитич нарезал сало на краешке нар.- А меня пусти одного, я всю зиму проживу, не охну. Только бы заряды были. Да спички.

- В избушку-то все равно лезешь.

- Дак а раз она есть, чего же мне на снегу-то валяться? Я не лиходей себе. Парень распоясался, снял фуфайку... Прошелся по избушке. Широкоплечий, статный. Отогрелся, взгляд потеплел - рад, видно, до смерти, что набрел на тепло, нашел живую душу. Еще закурил одну. Папиросами хорошо пахло. Никитич любил поговорить с городскими людьми. Он презирал их за беспомощность в тайге; случалось, подрабатывал, провожая какую-нибудь поисковую партию, в душе подсмеивался над ними, но любил слушать их разговоры и охотно сам беседовал. Его умиляло, что они разговаривают с ним ласково, снисходительно похохатывают, а сами оставь их одних - пропадут, как сосунки слепые. Еще интересней, когда в партии - две-три девки. Терпят, не жалуются. И все вроде они такие же, и никак не хотят, чтоб им помогали. Спят все в куче. И ничего - не безобразничают. Доводись до деревенских - греха не оберешься. А эти ничего. А ведь бывают - одно загляденье: штаны узкие наденет, кофту какую-нибудь тесную, косынкой от мошки закутается, вся кругленькая кукла и кукла, а ребята - ничего, как так и надо.

- Кого ищете-то?

- Где?

- Ну, ходите-то.

Парень усмехнулся себе:

- Долю.

- Доля... Она, брат, как налим, склизкая: вроде ухватил ее, вроде - вот она, в руках, а не тут-то было.- Никитич настроился было поговорить, как обычно с городскими - позаковырестей, когда внимательно слушают и переглядываются меж собой, а какой-нибудь возьмет да еще в тетрадку карандашиком чего-нибудь запишет. А Никитич может рассуждать таким манером хоть всю ночь - только развесь уши. Свои бы, деревенские, боталом обозвали, а эти слушают. Приятно. И сам иногда подумает о себе: складно выходит, язви тя. Такие турусы разведет, что тебе поп раньше. И лесины-то у него с душой: не тронь ее, не секи топором зазря, а то засохнет, и сам засохнешь - тоска навалится, и засохнешь, и не догадаешься, отчего тоска такая. Или вот: понаедут из города с ружьями и давай направо-налево: трах-бах! - кого попало: самку - самку, самца - самца, лишь бы убить. За такие дела надо руки выдергивать. Убил ты ее, медведицу, а у ей двое маленьких. Подохнут. То ты одну шкуру добыл, а подожди маленько-три будет. Бестолковое дело - душу на зверье тешить.- Вот те и доля,- продолжал Никитич,

Только парню не хотелось слушать. Подошел к окну, долго всматривался в темень. Сказал, как очнулся;

- Все равно весна скоро.

- Придет, никуда не денется. Садись, Закусим чем бог послал.

Натаяли в котелке снегу, разбавили спирт, выпили. Закусили мерзлым салом. Совсем на душе хорошо сделалось, Никитич подкинул в камелек. А парня опять потянуло к окну. Отогрел дыханием кружок на стекле и все смотрел и смотрел в ночь,

- Кого ты щас там увидишь? - удивился Никитич. Ему хотелось поговорить.

- Воля,- сказал парень, И вздохнул. Но не грустно вздохнул. И про волю сказал - крепко, зло и напористо, Откачнулся от окна.