Ал Разумихин - Короткая жизнь Страница 10

Прежде чем отправиться на условленную встречу с Ботевым, я решил зайти в гостиницу сменить дорожный костюм на строгий сюртук.

- Ваш багаж привезли, сударь, - поспешил сообщить портье, когда я подошел к нему за ключом от номера. - Баулы наверху, а ключ я отдал вашему приятелю, которого вы просили обождать вас у себя в номере.

Однако я никого к себе не приглашал! На мгновение мелькнуло: уж не Ботев ли это? Но даже мимолетное впечатление не позволяло заподозрить его в такой бесцеремонности. Впрочем, долго гадать не приходилось.

Памятуя о своем возрасте, я степенно поднимался по лестнице. Вот и мой номер. Я взялся за дверную ручку, дверь не поддавалась. Номер был заперт изнутри. Пришлось постучать.

- Кто там? - услышал я из-за двери.

- Откройте! - крикнул я, раздражаясь. - Немедленно откройте!

Человек, находившийся в комнате, помедлил, затем замок щелкнул и дверь распахнулась.

Передо мной стоял...... князь Меликов, тот самый господин, который в поезде спас мой саквояж.

- Павел Петрович! - воскликнул он, протягивая ко мне обе руки, и торопливо, не давая опомниться и не позволяя мне раскрыть рта, зачастил:- Я сразу догадался, что вы можете остановиться только в этой гостинице. Я не мог открыться вам в пути, но теперь, когда мы с вами почти достигли цели, мне незачем перед вами таиться...

Он сыпал слово за словом, как трещотка. Все, что он говорил, было выспренно, театрально и не могло мне понравиться. Вроде бы чувствовалось стремление показаться любезным, однако какая-то неприятная хрипотца портила впечатление от его речи.

Преодолевая некоторое смущение, я перебил его:

- Почему вы не дождались меня в вестибюле? И для чего заперлись в номере?

- Очень просто, - ничуть не смущаясь, отвечал мой нежданный гость.- Я не хотел привлекать к себе внимания. А заперся, чтобы никто из посторонних не застал меня в вашей комнате. Для этого есть причины.

Слова его не сходились с тем, что он говорил портье. Но у меня не было нужды уличать его в противоречии, тем более что ему я был обязан возвращением своего саквояжа. И я объяснил себе его поведение заурядной бесцеремонностью.

Держался он весьма непринужденно и всячески старался развеять неприятное впечатление, произведенное своим непрошеным вторжением.

- Может быть, сядем? - предложил он, точно был здесь хозяином, и опустился в кресло.

Тем временем я заметил у двери свои баулы, в которых находился мой гардероб. Но присутствие чужого человека мешало мне заняться своим туалетом.

- Ну как, больше вас не пытались обокрасть? - весело спросил князь, перехватив мой взгляд на саквояж, валявшийся на ковре перед кроватью.

Напоминанием об оказанной услуге он как бы обязывал меня быть любезным.

- Каким образом вы здесь, в Бухаресте? - спросил я, невольно вступая в разговор.

- Да тем же манером, что и вы, - охотно отвечал князь. - До Журжево пароходом, а затем поездом.

- Но зачем? - продолжал я расспрашивать. - Здесь вы зачем очутились?

- Затем же, зачем и вы, - улыбался князь. И вдруг, сделав таинственное лицо, выдохнул хриплым шепотом: - Теперь-то могу вам объявить: я бежал с каторги.

- С каторги? - удивился я. - С какой каторги?

- Из Сибири, - продолжал князь. - Должен вам признаться, я - нигилист, был приговорен к каторжным работам, бежал, пробираюсь в Женеву.

- Но почему вы мне...

- Я вижу в вас порядочного человека и даже хочу просить связать меня со здешними революционерами.

- Но я сам...

- Не будете же вы отрицать знакомства с господином Каравеловым?

- А откуда вам это известно? И чем я могу...

- Можете, очень даже можете. К господину Каравелову вхожи многие из тех, кто мог бы способствовать моей поездке в Женеву.

И князь-нигилист принялся рассказывать о своих революционных похождениях: о том, как он состоял в тайном обществе, как они собирались низвергнуть монарха, как был судим, с какими опасностями бежал из Сибири и как жаждет воссоединиться со своими единомышленниками.

Все это было тем более странно, что говорилось малознакомому человеку, никак не связанному с революционерами.

- Но для чего вы мне это рассказываете? - пролепетал я в ответ. - Я был далек от революционеров в России, далек от них и сейчас. Единственно, чего я хочу, это послужить делу освобождения славян.

- Но ведь вы бываете у Каравелова?

- Каравелов посвятил себя служению Болгарии.

- А вы знаете, кто у него бывает?

- Нет.

- Вот то-то и оно!

Князь имел на меня какие-то виды, но я не мог разобраться какие.

- Вы не могли бы рекомендовать меня Каравелову? - неожиданно спросил он.

- Я недостаточно с ним знаком, - даже опешил я.

- Ну, Бог с вами, - добродушно согласился князь. - Придется самому поискать нужных людей.

Я ждал, когда он откланяется. Князь понял это и поднялся с кресла.

- Если я могу быть вам чем-то полезен... - он протянул мне руку. - Вы позволите вас навещать?

- Буду рад...

Что еще мог я сказать?

Князь удалился, и на этот раз ключ в двери повернул я.

Наконец-то я получил возможность разобраться в баулах и разложить свои вещи. Ключ в замочке одного из баулов не поворачивался - замочек не был заперт. Я раскрыл саквояж. Все вроде бы лежало на месте, ничего не похищено. Однако возникло ощущение, что кто-то перебирал мои вещи.

"Неужели князь? - подумал я. - Но зачем? Он сам вернул мне саквояж. Да и что у меня искать?"

...В "Трансильвании" в разгар дня было людно и шумно. Посетители потягивали кофе и винцо, кельнеры скользили меж столиков, как на коньках. Дам было мало, да и те, похоже, не местные, а приезжие немки или польки, которые явились сюда в сопровождении кавалеров и угощались мороженым и прохладительными напитками.

Я прошелся по залу. В глубине за сдвинутыми столиками тесно сидели болгары. Я уже научился их отличать. Некоторых, по-моему, я видел вчера у Каравелова и не знал, надо ли подойти с ними поздороваться. Но тут я увидел Ботева. Он сидел за столиком у стены. Сидел в одиночестве - никто к нему не подсаживался. Справа от него на столе стояла чашка, слева лежала стопка бумаги, а сам он, склонив голову, быстро-быстро писал, ни на кого не обращая внимания. Открытый лоб, шелковистые волосы, безукоризненно правильный нос, выразительно очерченные губы, роскошная, как у Зевса, борода завораживающая мужская красота. Вот только одежда Ботева мало соответствовала его наружности: какая-то потрепанная серая венгерка и узкие синие брюки.

Я подошел к его столику. И он, почувствовав, что рядом с ним кто-то стоит, поднял голову.

- А, вот и вы...

Он пододвинул ко мне стул.

- Садитесь, - пригласил он. - Вы позволите, я закончу мысль? Пишу статью.

- Для "Свободы"?

- И ради свободы... - он улыбнулся. - Закажите себе что-нибудь.

Я прихлебывал принесенный кофе, а он писал. Ничего еще не было сказано, но я почему-то чувствовал себя студентом перед строгим и все на свете знающим профессором, похвала которого значила для меня больше, чем что-либо на свете. Не знаю, откуда взялось такое ощущение, ведь мы были с ним почти ровесники. Но с первой встречи с Ботевым и в продолжение всего нашего знакомства меня не покидало чувство его несомненного первенства, точнее, нравственного превосходства.

Будучи человеком нервическим, я почувствовал обращенные на меня взгляды и обернулся. Кое-кто из болгар, сидевших за соседними столиками, неодобрительно посматривал на меня. Лишь позднее я понял значение этих взглядов: я отрывал Ботева от дела.

Ботев положил на стол карандаш, пробежал глазами исписанный листок, сложил все листки вместе, сунул в карман, повернулся ко мне, и доброе выражение его лица сказало о том, что теперь его внимание обращено ко мне.

- Любен говорил, вы ищете применение своим силам, - заметил Ботев и тут же попросил: - Расскажите мне о себе.

Что я мог рассказать? Жизнь моя была незамысловата: деревня, матушка, которая изо всех людей на свете имела для меня наибольшее значение, Москва, университет, друзья, однако не такие, какие отдали бы за меня душу и за которых я отдал бы свою, студенческие споры, статьи Белинского и Добролюбова...

Ботев задал несколько вопросов. Мои ответы, как мне кажется, должны были обнажить мое ничтожество. И все же, по-видимому, я его не разочаровал. Позднее я понял, почему Ботев уделил мне внимание. Он был человеком дела и не пренебрегал ничем, что могло бы послужить делу.

- Вы, кажется, намеревались вступить волонтером в болгарскую армию? задумчиво произнес Ботев.

- Да.

- А вы знаете болгарский язык?

- Нет, - признался я.

- Учитесь, - сказал Ботев и внезапно добавил: - Но вы и сейчас можете приносить пользу.

Я невольно сделал движение в его сторону.

- Не торопитесь, - охладил мой порыв Ботев. - Вам еще многое не ясно, и мне вы недостаточно ясны. Сейчас сходим отдадим статью Любену, а потом пойдем продолжим разговор ко мне.

У него был дар подчинять людей. Я вышел вслед за ним. Дошли до типографии, Ботев отдал статью, и мы пошли через город тенистыми аллеями, засаженными грабами и кленами, оживленными нарядными улицами центра с множеством магазинов и кафе, а затем по тихим окраинным улицам, пыльным и скучным. Должно быть, чем-то я Ботева заинтересовал, если он пригласил меня к себе в дом. Впрочем, он многих беглецов из России, из Польши, с Кавказа поддерживал как словом, советом, надеждой, так и материально. Денег у него самого не было, но где-то хоть самую малость он всегда умудрялся доставать, - многие были ему обязаны.