Е Натали - Миражи Страница 10

Папа, если ты сядешь на мою кроватку - она сломается, как мишуткина. Знаешь, мне уже давно хочется быть во взрослой сказке. И вообще пора волшебной палочкой превратить меня в октябренка.

Расскажу тебе вот что. Однажды в деревне козлиха: хвать в магазине молока - и попоила своего козленочка. Ну, козлик, куда же ты идешь в ЭТОМУ волку? Это не наш волк. Мама-коза тебя зовет, а ты уже...съетый.

И ты, папа, не пей из бутылки - бутыленочком станешь.

Никаких волков и Баб-Ег в моем сказочном лесу нет.

Да, я все-таки смелый. Но от Бабы-Яги, когда она прилетит, лучше отодвинусь.

Куда это запропастилась Качель Бессмертная?

Смотри, а то он и Яга съедят наших косоглазиков по-настоящему.

Пап, посмотри вот здесь на мою руку. Это Змей Горыныч прошлой ночью меня зубом ка-ак клюнул.

Знаю-знаю: наш умный котишко так умеет на даче рыбачить, что ни за что не дает щуке долго плясать на свободе.

А вообще-то Баба-Яга - моя подружка. ;o))

Пап, а почему все же не дедка Черномор, а дядька?

Балда ведь был на самом деле хороший, ты осознаешь?

Не хочешь быть, дорогая старуха, крестьянкой. Хочешь, наверное, быть во дворце служанкой?

Ты представляешь, неужели и самой разволшебной сказке будет конец?

Пап, тогда тебе задание на дом: надо сделать ребенку еще одну сказку. Про Золотого петушка и его Золотую рыбку. А мне, чур, насовсем останется этот диванчик, набитый сказками.

КРАСНЫЙ СОН

Ну вот. Разбудили. А еще совсем темно. Какое жаркое одеяло. Тяжелое, как большой удав. Сильно его пинаю, освобождаю ноги, ворочаюсь с боку на бок. Никак не могу снова уснуть. Во мне шевелится неясное чувство. Словно меня кто-то окликнул. Только вот не пойму - кто.

И что это за сон приснился? Даже не сон, а картина во всю стену как раз над головой. Не могу воздух вздохнуть до конца. Чуть прикрою глаза и снова все вижу. Какая-то темно-красная стена. И большая тень бородатого солдата в папахе и с винтовкой на ремне. Солдат смотрит на меня неотрывно. Открываю глаза - все пропадает.

За дверью - чуть слышные голоса. Давно уже пора им угомониться. Двигают стулья. Шаги такие, будто носят тяжелое. Звуки отрывистые. Плоховато слышно.

И опять тишина. Вроде бы где-то за стенкою плач. Странно. Среди ночи-то. Хорошо, хоть сюда никто не входит. Но полоска света под дверью никак не исчезает.

Вот и ленивое утро. Почему у всех глаза красные? В доме вдруг тихо-тихо. А где папа?

Да не пойду на улицу. Хочу быть дома. Нет, все же одели и вытолкали. Прямо как маленького.

Ой, Сашка, напугал, чертяка.. Че это у тебя такое красивое? Велик, да? Ну и что. Подумаешь! А у меня зато вчера папа умер.

ВОРОБЕЙКО

Пусть большие все коровы Ты будь маленьким...

Отгрохотало и обожгло лето. Не успел и недели походить в школу, как зарядили дожди. Что-то не спится. Папа умер в такой же вот дождь, и образ его почти стерся. Стою у окна и сквозь зигзаги струек смотрю на хмурое утро. На подоконнике поскользнулся и смешно взмахнул крыльями мой брат воробей. Лужи пузырятся и морщатся. Ногам противно ступать в эту слякоть. Ботинки и носки сразу же промокают, а идти в школу надо. Рядом с нашим домом - стройка. Ревущие машины беспрерывно утюжат грязь. Огромные ее ошметки "украшают" и без того разбитую, совсем истерзанную дорогу.

- Ма, ты уже ушла?

Не слышит.

Я особенно боюсь, когда она надолго застывает у окна, опустив руки. А сегодня ее что-то совсем не слышно. Родная мама, встает ни свет, ни заря: за ради чего? Ради этой своей ежедневной каторги. Суетливой и к тому же почти бесплатной. Всегда считает копейки. А на автобусной остановке злой ветер, и сердитые невыспанные люди. Тряска долгого пути выматывает нервы и силы. Все еле дотаскиваются туда и обратно. Знаю, что на работе у нее очень шумно. Это здорово слышно по телефону. Наверное, поэтому мне страшно вырастать. И в школу идти не хочу. Ага, вот и мама уже звонит будит меня. Значит, добралась на свою работу. Надо скинуть остатки дремы с глаз, сделать зарядку, почистить зубы, встряхнуться. А то как-то оцепенел. Тогда подогретые завтрак и чай не будут такими противными. Как хочется хоть чуть-чуть вкусненького! Опять по радио вести с полей. Сказали бы, когда можно будет вдоволь пожрать, да не гнить в этих вязких и бесконечных очередях буквально за всем. Противно и безысходно. Тепе рь вот начали диктовать ненужные справочные телефоны. Цифры лезут в уши. Они длинны, назойливы и просто мерзки. Но радио выключать нельзя. Скажут прогноз. А впрочем - какого черта! Ведь с дождями и ветром все уже ясно и так. Пропади все пропадом.

Нужно топать "в родную школу". Уроки вроде выучил, так ведь снова не спросят. А опять не выучу - попадусь. После занятий снова будет подкарауливать петровская шобла и квасить мне сопатку. Злобно и методично. Все по очереди. Каждый день. И все находят, сучки, за что ко мне прицепиться. Он, ухмыляясь, говорит, что это - "его работа, и будет бить, пока меня не убьет". Брат не вступится - даже слышать об этом не хочет. Интересно, бывает ли иная жизнь? Хочу ЕЕ, а не этот каждодневный одуряющий сон. Хорошо бы остаться в детстве навсегда. После школы - тягомотина подготовки домашних заданий. А за окном - все те же дождь и грязь. Противно и мокро. Будто дождь стучится где-то внутри, во мне. Ругань и не больные подзатыльники усталой, измотанной мамы. Шипение и оплеухи от брата. Темнота, слезы в подушку и полусон-полубред до утра. А назавтра весь этот калейдоскоп сначала.

Снова стою у окна, и сыплет бесконечный липкий дождина. Ты смотри. Мой-то воробышек лежит кверху клювом, подвернув неловко крыло. И вдруг ускользнула сквозь лапки вся его беззаботная птичья желторотость.

Сегодня я решился. Набрал в школе побольше старых газет. Пришел раньше всех. У последней, у петровской парты насовал газеты в ведро и - за батарею. Закупорил все форточки. Запер дверь ножкой стула. А когда дали звонок, и класс начал долбить в дверь каблуками, поджег газеты сразу в трех местах. Потянули к завучу. Долго и нудно кричали. Маме после работы надо будет явиться со мной в школу.

А я домой не пойду. Вот залез на чердак, потом - через слуховое - на крышу. И как же здесь высоко! Вон там, по самому краю привычно попрыгивал воробьишко. А сегодня, смирный и мокрый, валяется далеко внизу, под окном, вывернув мокрую руку-крыло. Теперь наплевать ему на привычную серую ежедневность. И я не хочу и не буду привыкать ко всей этой скуке, к дождю, и к побоям! Прикрыл глаза. Просмотрел калейдоскоп самых сладких мгновений. Иду, воробейко... * * *

ТАиЖНЫЕ БЫЛИ (бабушкины рассказы) Детям. Внукам. Правнукам. УТЯТА

В бескрайней тайге есть такие уголки первозданной природы, которыми невозможно не любоваться. Вот сверху по сопке бежит-журчит ручей. Потом вдруг - тишина, и вниз как зеркало - водная заводь. Задумчивая вода не колыхнется.

Грациозно плавает дикая уточка с выводком беспокойных и шумных утят. Они плещутся, кувыркаются, а мать плавает кругами и зорко их охраняет.

Вдруг кто-то нарушил тишину - и вмиг утята наперегонки устремились не вниз, а вверх по ручью. Да так быстро, словно дети бегут на чердак по ступенькам.

И вот уже вся семья в колючих кустах. Опять все тихо и сонно. *

ТЕЛЕНОЧЕК

Витька был молодым пареньком - рабочим строительной бригады нашей геологической партии. Работал он недавно, может быть именно поэтому и не знал, когда и на какое зверье можно охотиться, а когда это творить запрещено. Пошел однажды в сумрачную и притихшую тайгу с ружьем, да убил оленя-матку. Наши мужики хотели за это как следует проучить Витьку, но потом все же пожалели. Только мясо этой великолепной до выстрела оленихи никто в геологической партии есть не стал.

А на следующий день, по еще не остывшим материнским следам пришел к нам совсем маленький олень-теленочек. Он чуть пошатывался на тоненьких, голенастых ножках и дрожал всем своим тельцем от испуга, а скорее всего от усталости безнадежных поисков и подтачивающего его силенки голода. В глазах - крупных вишенках - была у него смертная, почти человеческая тоска. Тотчас же был безвыходно окружен множеством собак и щенков, которые вопреки своей привычке - не лаяли, а смотрели не него с явным недоумением - уж очень был мал, напуган всеобщим вниманием и жалок. Когда подошли люди - испугался, еще сильнее сжался в комочек. Я осторожно взяла его на руки и хотела было унести домой, но якут-пастух Иван сказал, что олененку нужно стадо, иначе - умрет.

И по счастью оказалась здесь одна матка, у которой не так давно родился мертвый теленок. Вот этого-нашего пастух к ней потихоньку и подложил. Вообще-то олень-матка чужого к своим сосцам не подпускает, но неожиданно для нас, а может быть - и для себя, она безропотно и с какой-то особой заботливостью стала кормить. Повезло нашему бедолаге хоть в этом. А Витя все это глубоко пережил вместе с потрясенными - нами. Понял, что гордиться здесь нечем, весь как-то собрался, сосредоточился, стал взрослее и молчаливее. *