Алексей Ремизов - Том 3. Оказион Страница 10

Икета*

Кто в морозные лунные ночитак жалобно стонет?Кто осыпает с деревьевиней жемчужный?Кто упоением-негойльет тихие песни?И белые ночи белити смущает затишье?Вы, женщины леса,вы, пленницы Енова царства,вы порожденье загадок Омеля,с губами подвижниц,верх сладострастья,бездна томленья.

Чаруйте ж, ласкайтекличами тысячеструнных напевов,колышьте волнистые нивыволос своих томных,лелейте мраморность ликови сладкие груди!

Но отчего мне ясно сказалась в припеветоска безысходная,горечь стесненных порывов,звон опрокинутых свадебных чаш?

А Ты,увитая дикою розой,ясная,Ты стоишь и немеешь…И рыданье дрожит на устах,и бродят потерянно влажно-озерные взоры?Где плод человека?Икета — плод человека и женщины леса.Где твой ребенок?Икета — плод человека и женщины леса.Где твоя жатва?Темно-грустящий припев.Одиночество странных.

Кутья-Войсы*

В полночь они пробудилисьот долгого сна и проклятья.В полночь по свету помчалисьс визгами, пением, свистом.Их зеленые волосы в тучах рассыпались, —вьются, мячкают месяц.Кто-то дернул за колокол.Рвутся глухо унылые звуки.Собрались в хоровод, — взялись за руки,и, взлетев, полетели,колыхая снежными грудями.

Хохот-рыдание.Вой и стенание.Радость победы.Крики безумья.Скорбь гробовая.Песни царей…

Идите! — Спешите! —Есть много забывшихкруг своей жизни замкнуть.Идите! Врывайтесь! Губите!Вам власти мгновенье.Полчища идут, метут.Стая гнетет, разрушает.В темнице рассвет голубой изнываетКрест золотой погребен,смехом засыпан,в косы замотан.Одежда проклятия сорвана с белого телаи брошена в прорубь.

Бубыля*

В тесном подполье глухом, как гроб, хоронится сгорбленный скорбью, навеки безмолвный Бубыля.

Черви и плесень и всякие слизи кишат вкруг него и мутятся и точат жилище.

Закрывайте плотнее двери, не говорите громко о счастье, расточайте удачу, без оглядки живите!

Не ровен час… ты счастлив? — А он на пороге.

Слышишь, скользнуло? кто-то мышью загрызся.

Без кровинки, как сумерки, серый, водянистый он наводит стеклянные очи и смотрит — —

Забудешь? Припомни! припомни!

Темные мысли — что не вернется, непоправимо как черви впиваются в сердце, тянут всю душу, изводят… места мне нет…

Места мне нет.

Кикимора*

На петушке ворот, крутя курносым носом, с гримасою крещенской маски, затейливо Кикимора уселась и чистит бережно свое копытце.

Га! прыснул тонкий голосок, ха! ищи! а шапка вон на жерди… Хи-хи!.. хи-хи! А тот как чебурахнулся, споткнувшися на гладком месте…

Влюбленным намяла я желудки — Га! хи-хи-хи! Я бабушке за ужином плюнула во щи, а Деду в бороду пчелу пустила. Аукнула-мяукнула Оде под поцелуи, а пьяницу завеяла кричащим сном и оголила…

Вся затряслась Кикимора, заколебалась, от хохота за тощие животики схватилась.

Тьфу! ты, проклятая! — Га! ха-ха-ха…

И только пятки тонкие сверкнули за поле в лес… Сплетать обманы, — причуды сеять, — и до умору хохотать,

Заклинание ветра (I)*

Что ты, глупый, гудишь, ветер,что ты, буйный, мечешь листья,пляшешь, стонешь, воешь, колешь  Ветер, бабушка жива!

Волны в речке ты взбурляешь,ивы долу пригнетаешь,едкой пылью воздух точишь…  Ветер, бабушка жива!

Темный ветер, ты не слышишь:не рыданье, не стенанье,писки, визги, стрекотня…  Ветер, бабушка жива!

Успокойся, ветер горький,утиши свой трепет звонкий,ветер, страшно!.. заклинаю…  Ветер, бабушка жива!

Заклинание ветра (II)*

Ты скрипишь,Ты гудишь,Ты в окошко стучишь —  Мы окно закрылиТы в трубе,Ты ворчишь —  Печку затопили.Не стучи, ты,Не кличь —  Разбудишь Наташу!Крепко пальчики сложила,Губки алые раскрыла,  Тихо, тихо дышит.Но придет твоя пора,Позову тогда тебя.Ты возьмешь ее на плечи,Унесешься с ней далече.Ветер, ты ей все скажи,Все песчинки покажи.А потом, когда вернешься,Свечи мы засветим —  Ветер!  Ветер, ты уймешься!

Лепесток*

На мой стол упал лепесток.

Бежали тучи, ворчали последние темные молнии

Поблекший бледный лепесток…

Я рассматривал его, вспоминал цветы, но имя цветка, от которого он оторвался, я не знал.

— Если бы собрать твоих подруг, таких же унесенных ветром…

Лепесток свертывался, темнел.

— Завтра тебя не станет, — и я ласкал и тискал его и вдыхал угасающий запах.

И вдруг вспомнил.

Цепкая боль поползла по сердцу и уходила в кровь, в глубь крови.

— Зачем напоминать? Ты — последний, зачем напоминать!

И, целуя поблекший лепесток, я разорвал его.

Чайка*

Я стоял на берегу шумящей реки. глядел вдаль, где волны лизали тучи и, выныряя, пробирались по небу изголодавшимся стадом.

Посреди реки, против моих глаз, возвышалась облачная скала, живая, без конца, без начала.

Вверх и вниз шли по ней вереницы людей, закутанных в тяжелые саваны.

Люди восходили ясными с глубокого дна и серыми спускались в сырые волны.

И с каждым разом темнела река.

И с каждым разом вырезалась и подсекалась скала.

И вдруг колыхнулось бесшумное облако и с криком тысячи задавленных желании разошлось.

И только откуда-то взявшаяся чайка пустилась в страшную даль.

Веще мелькали белые крылья.

Чайка летела… стала тающим хлопком мокрого снега, стала белой искоркой… пушинкой.

И тогда охватил меня страх: казалось, отлетал вместе с ней последний миг моей радости.

Воскресенье*

Она приснилась мне, бесноватая декабрьская ночь

Она мчалась мимо окна бесконечная, царапала стекла, засыпала дом, и гудела.

Собирались непокорные духи, шептались по углам, тушили свет.

О чем они шептали, белые, непокорные? Их много, а я один.

Я бросился к окну.

А в окне свет. Боже мой! так много свету!

Зори, тысяча зорь обнялись по всем ветрам в трепете — дожде лепестков диких роз.

Это хлынули из берегов на землю алые моря, и наступил потоп безгрешной крови.

На острове, вчера невидном, теперь зеленом, стояла девушка озябшая — снежинка на вешней озими.

Задумчиво смотрела за лес, за зори.

Чуть дымная одежда легкая ласкалась к ее телу, а в взбитых овсяных косах роса играла.

Было тихо на земле, и там на небе неслышно вскипало золото и красные лились потоки.

И встрепенулась.

Упали ткани.

И пошла преображенная и яркая по синезарябившейся реке, как тигрица, как ангел.

И побежали с берегов туманы, защебетали птицы, и вспыхнули следы переливные, и потянуло запахом нескошенного луга…

Звеня бубенцами, мимо окна прошло белое стадо нежных барашков.

Глухо зазвучал за лесом олений рог.

А на берегу, плескаясь, стоял кудластый мальчонка Степка и, затаращив рубашонку на самые глаза, глядел на солнце.

Солнечно звонили к обедне.

Иуда*

О горе горькое дерзнувшим…поднявшим рукув недвижности послушной,разбившим сердцео камни граней,и плод отведавшим запретный,и падшим замертвок подножью тайны.

О горе горькое…Пусть лучше б матери остались без зачатья!

Не стать на стражедумы своевольной,молчаньем разъярить грозу,улыбкою ответить на обиду,стереть закон порывом,убить всей жизни домоганье,оклеветать виденье ясное,предать, любя…

Непопранной проходить только косность, —хотящимвоздух препоны ставить.Ступай на осмеянье!Ступайте на позор!Отточится душа белей кинжала,пронзить веков твердынюи в даль безвестности уйдетвластительно — чужой, великой,и там займется пожаром молнии,повиснет в туче туманно-тяжкойстоячего дыханья клевет-наветов.

О горе, горе!Вечность казни.Костры позоров.Людская слава.

Паутинно-пурпурное небо небесных вечерентеплую тишь овевалозвездами —цветами.По камушкам бисерно-розовым дороги полночнойнад морем луна выплывалапокорная —марная.Тени деревьев, в шумах заснувших,чернясь, насыщались, как траур нарядныйдуши одинокой.

В тринадцати один,всех ближе к Первому,для Первого толпой затертый,понуро-сгорбленный,таясь, как самый верный,Иуда скованно снует свою тоскуТех голоса, как ржавые веревки,назойливо свистят, скрипяо колотящееся сердценаполненной груди, где отзвукивыбрасывают желанья растерянно,запуганно,ревниво…«И иже аще мене радипогубить свою душуобрящет ю».

Обезображенная голова Пророка,живая, привидением вставала.Потупленные тьмою очиструили тяжкую кровавую мольбу

Крик проклятых свиней из Геркесиназвенел чугунным звономпо упоенью — вздохамнив ленящихся,на торжищах гнусливыхи в пенье Плена.

Морские волны пенились,рвались за ночь, за небопучинные,безвзорные…И белая стопа легка,как пожелания,ступала по груди клокочущейи след,рябясь,сиял…

Навзрыд рыдалив смятенье стены Иаира,и тление ползло, как ураганНо мертвыйтолько спал.

Грядет! Грядет!Благословен Грядущий!Осанна в вышних!

Как пыль, мететсятупая чернь,бичами хлещетсиянье тайны.

Бессмысленных голов киваньеи рук простертых приветанье —маяк на море,верста в дороге,крест перекрестный.Как царь ступает,ногами топчеткричащий камень.

Оно свершится:предстанут сонмыразяще-красныхмечей порфирных;на горизонте синемотверзутся ступенипожаром страшным;прорежут землюнабатом темным.Оно свершится:настанет царствонад царством золотоенеизреченной силы,неслыханных желаний

Грядет! Грядет!Осанна в вышних!

Темь буден засыпаетпо стоптанным дорогам,Иисус в одежде смертныхбледнеющих предчувствийбросает город.

Над городом мерцаньескользящей молви;и шепот страшныйлюдского гнева,и рокотаньегрядущей смерти…

В лобзаньях тлена,закушенный червями,с очами ада,сегодня Лазарьв веселье жизни.

Стук Рима громче, —глуше гнеты порабощенья.Бурлящей смутыглас и глас пророков.Безлунных сумерокбезгрезная печаль.

Ночь напролет,глаз не смыкая,искал Иуданад морем вещимдум кипящих.Весь содрогалсяв огне мечтанийи разрушалсяпод гнетом пеннымзловещаний.

— осудят на смерть —— в Иерусалиме —— осудят Бога, —— как Адама —

Но голос где-то,как взрыд прощальный,судьбой рыдает:«Един, един от вас»…

Поутру, возвращаясь в городвзалкал Христос.Смоковница пустаяне приютила.Тогда от словазелень листьев,шурша,свернулась.И чернота проклятьяизъела семя.

«Аще веру иматеи не усумнитесьне токмо смоковничное сотворите».

Продажным строясь,как предатель,замкнуто-тупо,лукавства полный,и озираясь,и выглядая,весь в ликованье,клубящемся под броней,и в бронной вере,нежданным другомИскариот вступаетв жилище вражье.И там, торгуясь,в шпионской маскеНеоцененного ценою мерит…

О, Господи,я предавал Тебя…Пытал терпеньев исканьях тщетных.Хотел встать на судьбу пятою,расшатать,поправить что-то…И столько раз,любя и веря,тяжелым словомоскорбленье бросал за оскорбленьеми наносил любви желаннойза раной рану.И вдруг очнувшись,топтал поруганное сердце.

Тринадцать тайнов дом человекасошлись на праздники возлежали.И вечер вещийвеял вестьюгрядущей муки.И омовением Христос готовилк раскрытые тайны.

«Аминь, аминь, глаголю вамедин от васпредаст меня».

Иоанн, прижавшийсяк груди Христовой,— Кто есть, о Господи, — глаголя.И, обмакнув кусок,Христос Иуде подал…«Еже твориши,скоро сотвори».И вышел вонтогда Иудав смущенье странномперед всезнаньеми восхищенныйпред избраньем

Ночь туманом зимнимчерной каплей —слезой холоднойдробила нежность ароматацветов поблеклых.Предпраздничная тишьи выжиданьестояли, затаив дыханье,на сторожечасов бегущих.

«Отче! пришел час,прославь сына Твоегода и Сын Твойпрославит Тебя»…

Оружием, толпа, бряцая,залитая ворчливым светомсветильников дымящих,ворами крадетсяза стынущий Кедронк аллеям никлым,впивающим страданьенеотвратимой Чаши…С горящим взором ожиданья,как к сыну мать,алканье к звону,к Христу подходитИуда верный.И, припадая к устам любимымлюбви устамипуть открываетк победе горней…

Равви! Равви!

Покорным звереми кровожаднымтолпа свои кругнепроходимый кружит…Поет бряцанье,чад чернится,тела смыкая,следы ровняяшагов спешащих.

Петух трикраты возвестилзарю ненастья.Раздумные пробрались облакапо сети серойна трон разрушенный восхода.И белый свет мелькнули стал рассеиватьсяпо небу,по земле,все тайные углы светяи раздирая слипшиеся ртысонливой совести.Огни костров, старея, меркнут,и Петр ушел от Каиафы,в тенях презренья,униженно-согбенный,цепляющим раскаяньемнадрываясь.Послушная толпаизбитого Христак Пилату повела.

Равви! Равви!

Один Иуда…С тоскою страшной,страшнее пытки.Белый светточит,точитдушу.

Рассвет не посулит,рассвет лишь распахнет Ничтона месте Рая.О, этот свет точащий!

Все проглядел глаза,искал узреть сиянье,ночь рассвечали в тишине дрожащей,впивая Песней Песнь,внимал своей мечте.Распято время.Распластаны его движенья…Бегите! бегите мгновенья!Завесу распахните— хоть на каплю, —— хоть на песчинку —Зажгите солнце новое!

Мозг свинцовым плавомповис и давит череп.Змеиными клубкамидушат думы сердце,Одни…

Распни! Распни!

Иуда задохнулся.Под верным лезвиемгремящей правды…— умрет —— сгниет —Христос Иуде равен —в Нем человек посеян —И человека предал человек.

Распни! Распни!

Дай ответ мне, Иегова!Ты подымал меняна облака Синая,и Новую скрижальиз молний высекали путь громами устилалсквозь ады мук…Вел — —

Иуда, как дитя больное.Беспомощно заныли руки:обмана просят.Унизаны воспоминаньем,гирляндами любви повиты,любви низвергнутой,ревнивой о любви…

Я именем Твоим изгнал бесов…— умрет —— сгниет —

Тяжелыми комкамираспалось сердце.Непоправимое вползло,загрызло…Понурилась душа.Безумье тихоенеслышно пригвоздилок кресту позора.Ползком проползк старейшинам Иуда.И полумертвыми словамив тоске кромешнойперед презренными презренныйраскаялся:«Согрешил я,предав кровь Невинного»…

И, бросив сребреники в храме,бездомный,разрушенный дотла,в последнее убежище он постучалсяк Тебе, о матерь покинутых,Смерть.

Я слышу рыданьепоруганной веры.Внимаю лобзаньюиз верных верного  Иуды.

В плену*