Чем пахнут звёзды - Нина Шамарина Страница 10

слышится: «Саша, не упади! Саша, смотри под ноги! Саша! Саша!» Естественно, что тут же Саша спелым яблоком падает ко мне в подпол, засмотревшись на коврик с кошками, не видя и не слыша ничего более. Он ревет густым басом, начинается суматоха по его извлечению. Наконец, Саша – на кухне, продолжая реветь. Закрывается подпол, чтобы он снова не упал… И в этой кутерьме не сразу вспоминают про меня. Я сижу в темноте (очень интересно пробивается свет в щели между полом и крышкой подпола), но не боюсь. Темнота неровная, где-то гуще, где-то светлее, бархатная, и кажется, что ее можно потрогать и откинуть, как полог. Конечно, все обходится благополучно, про меня вспоминают, меня достают. За столом все добродушно посмеиваются над Сашей, который никак не может отвести взгляда от кошек на ковре. И только я посматриваю на него хмуро и презрительно: «Подумаешь, упал! Чего реветь-то? Фу!»

Да, я сказала, что с Сашкой мы поженились в наши девятнадцать и прожили в браке более двадцати пяти лет?

Девушки Сормова

«Ярославские робяты тоже очень хороши». Приезжал к нам в деревню какой-то ансамбль, который назывался «Ярославские ребята», кто их теперь помнит? В самом конце выступления, они вдруг запели: «у вас в Ботове робяты тоже очень хороши»! Это звучало так странно и так… как про Гагарина, к примеру, или другую какую знаменитость, несмотря на то, что петь в известной песне про своё – не диво.

На больших застольях или маленьких, после очередной стопочки своей «бражки», взрослые пели. Пели «Ой, цветет калина», «Темно-вишневую шаль», «Темную ночь»… и среди прочих: «На Волге широкой, на стрелке далекой гудками кого-то зовет пароход»… Пишу слова по памяти, пишу, и слышу, слышу, как поют – слаженно, с чувством…

Так вот, в этой песне есть слова: «Но девушки краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти». Про Сормово, и про то, что песня называется «Сормовская лирическая», я узнала много позже, потому что вместо «Сормова» подставлялись другие районы, деревни, поселки, те, откуда родом, или где живут сейчас поющие эту песню: «чем в Ботове нашем», – пела мама, «Чем в Кунцеве нашем», – пела теть-Маруся, мать одного из зятьев маминой сестры, а сама мамина сестра пела «Чем в Болхове нашем», – потому что в Болховском районе Орловской области она родилась.

Когда я уже жила в Москве и писала тексты ко всяким капустникам, интуитивно описывала конкретных, тех, кто слушать будет, людей, не отвлеченные инженеры и лаборанты, а конкретно – Саша Гринберг или Клавдия Ивановна из нашей лаборатории. Услышать свое имя в тексте – настолько приятно, что прощаются автору все оплошности.

Чем пахнут звезды

Почерневшие жерди забора, одинокая крынка, как отрубленная голова на колу. Сколько ей лет, как долго она греется на солнце и мокнет под дождями, всеми забытая?

В моем детстве всё жарили на солнце: крынки, банки, бидончики; подушки и перины, собственноручно набитые хозяйкой промытым куриным пухом; одеяла, пальто, тулупы – всё вытаскивалось под ослепительный белесый свет июльского солнца, и его запах – запах солнца – долго-долго жил в постелях и шкафах, пока не забивался острым запахом нафталина.

А зимою, чем пахнет зимою? Только если потянет дымом из трубы или теплым уютным духом из ближайшего сарая с вздыхающей внутри коровой.

Но однажды произошло со мной такое. Я после бани, распаренная, не остывшая; вечер, звезды.. ах, эти звезды на небе – вот по чему я скучаю больше всего! Крупные, яркие, перемигивающиеся, щедро рассыпанные по черному небу. Однажды я видела даже спутник – такой же звездочкой, только медленно катящейся по самому краешку неба.

А в тот морозный вечер я остановилась как вкопанная: белое кольцо очерчивало яркую луну. И воздух – холодный, слегка колючий воздух – вливался в меня, как, наверное, вода вливается в легкие упавшего в воду человека: стремительно, без усилий. И стояла я – крошечная – под этим огромным кругом, под этим огромным небом, в этом огромном снегу и не было огромному миру никакого дела до меня – мелкого муравьишки под неосторожной ногой. Нет, я не обижались; нет, я не давала себе слова непременно заявить о себе этому миру; я стояла, смотрела, и воздух легко втекал в меня. И только звезды, чуть потускневшие от близости этого круга, смотрели на меня и искали моего взгляда.

Сейчас звезды не такие, да их вообще, считай, нет! Нет, не мироздание стало другим – я стала другою. Город своими фонарями застит ночной дрожащий зыбкий свет; и я – на дне самого глубокого колодца, колодца времени…

Лет десять назад я почти увидела то, близкое, живое небо своего детства: мы с дочерями приехали в гости к моей старшей сестре, засиделись за столом; стемнело, и звезды стали заглядывать в окно – те самые, крупные, мохнатые – как будто всё это время ждали меня. Может, я не права, что уехала из деревни и никак обратно не возвращаюсь? Может, только здесь мне стоит жить, каждую ясную ночь глядя на звездный небосвод? Может, моя душа просит именно этого – тишины и безсуетности деревенского звездного неба?