Ко мне приходил ангел - Александр Селих Страница 10

и организм в целом втянулся в этот процесс, шаги давались не то чтобы тяжело, а нереально тяжело. Трясущийся организм все время норовил подломиться и рухнуть обратно в помойку. Стена была какой-то бесконечной и огромной, она закрывала все: и небо, и все то, что было слева и справа. Я шел почти весь день, шаг, три вдоха, шаг, выдох, шаг, упал, уперся, встал, шаг, три вдоха, шаг, выдох, шаг, упал, уперся, встал, шаг, три вдоха, выдох, шаг упал, уперся, встал… я шел, чтобы посмотреть, что там за железной стеной, где я? На каком я свете. Маловероятно, что, высунувшись из-за стены, я увижу табличку с надписью: "Добро пожаловать в Конотоп". О! Это было бы большой удачей, я бы тогда точно знал — я в Конотопе.

С меня сошло семь потов, мне уже не было так холодно, руки кровили во всю, желудок наперегонки с сердцем пытались вырваться изо рта. Я оглянулся, и понял, как недалеко я ушел от своего помойного лежбища из коробок. А если бы не коробки, замерз бы к лешему. Надо идти, идти, идти, идти. В конце концов, почти через сто лет, выяснилось, что стена не бесконечна, она просто поворачивала вправо, но то, что я увидел, было большим предательством, было подставой. Обычные дома! Обычные дома обычного района, обычный автобусный круг и какие-то ангарчики вдоль конечной. Хотелось упасть и орать, но сил не осталось. Что теперь? Что теперь делать, как понять хоть что-нибудь? Нет, не падай, иди, дурак, иди к домам, там люди, там можно спросить, можно посмотреть, какая улица, что за автобусы, может что-то знакомое. Может зацеплюсь еще за что-нибудь.

Из-за стены послышались голоса, и я понял, что могу-таки спросить, я могу все спросить и тогда вспомню, видимо меня просто избили тупо до потери памяти. Эта мысль заколотилась внутри меня. Я сейчас все спрошу. Я пошел на голоса. Шагах в тридцати открылись металлические ворота. Из ворот вышли двое, один высокий и подтянутый, в деловом костюме и дубленке, второй в джинсах и красном пуховике — хозяин-пуховик, мелькнуло у меня в голове. Хотя какая разница. Я пошел к ним, отряхиваясь одной рукой и цепляясь за стену другою. Мужики повернули головы в мою сторону, я остановился и даже рта не успел открыть. Высокий молниеносно нагнулся, поднял с земли ледяной булыжник и запустил в меня.

— Бомжара, сука! Вот вас развелось, вали отсюда, козел, пока собак не спустили — ледышка ударила в плечо и все. Просто мгновение, щелчок и я снова в коробках, зарыт, закопан, нет меня. Только мой страх лежал тихонечко, чтобы не выдать. Послышались шаги и мат, я вдавился в мусор и перестал дышать.

— Николаич, ну вот оно тебе надо? — послышалось издали.

— Да достали, твари, шарахаются тут… — послышалось невдалеке, — ладно, весна-сука уже вот она, подсохнет, блядь, всю помойку под бульдозер, и одуванчиками нах засею.

Это тот высокий. Шаги и мат стали отдаляться.

— Во, повадились, а ну, вы посмотрите… — голос стал сливаться с шумом города и стуком моего сердца. Страх, животный, неистовый, рвал мозги и душу. Заполнял собой все вокруг. Да что со мной, где я сам, почему я потерял себя, почему не помню, почему я превращаюсь то в вечность, то в боль, то в страх. Я подзаборный пес, залитый дождем из ужаса и небытия. Сердце колотилось на последнем издыхании, западало куда-то под ребра и никак не могло встать на свое место. Что с тобой, сердце, что тебя так носит, что же ты никак не угомонишься.

Пронесло. А что пронесло, я еще не знал, но ни облегчения, ни разрядки не почувствовал. Я полежал, приваленный коробками, до самых каких-то очередных сумерек, потому что боялся, как животное. Потом понял, что надо опять начинать шевелиться, иначе подохну тут от страха. Перед глазами опять встал подзаборный мокрый пес, трясущийся всем телом под проливным дождем. Я подзаборный пес. Надо попробовать думать. И я попробовал — лежу на помойке в размокшей грязи пополам с кровью, в синяках, ладони разодраны в мясо, все отбито и болит, голова пробита, но вроде и не насквозь. Я не помню вообще ничего, ни кто я, ни как сюда попал. Я не помню, кто и за что мне вломил. Но теперь я знал, что я бомжара. Может, я всегда бомжара. Я сел. Что у меня в карманах? Мусор, шелуха какая-то, фантик от жвачки, в другом какой-то чек на двадцать рублей, не густо. Во-о, во внутреннем побогаче — брелок какой-то… бумажник! Смотрел на пухлый кожаный прямоугольник и понял, что это именно бумажник.

Господи, бумажник! В нем денег нет, какие-то пластмассовые календарики. Твою мать, и что мне с этим делать? Вот карточка с фоткой, водительское удостоверение и паспорт. Есть вот оно, вот он я! Только я не помню, я это или нет, как я выгляжу? Проживающий: город Москва. Да, только я не помню города Москва. Выданы, действительны, а сейчас какое время вообще? Тот длинный сказал, весна скоро… и все. Да за что меня так? Что же я такого наделал? Стало еще страшней, а думал, некуда уже. Надо спрятать этот бумажник и запомнить, куда, и валить отсюда. Только куда? Твою мать, только вопросы и нет ответов, холод, надо что-нибудь придумать. Что, что, что?

Опять начало колотить, и в башке начало гудеть. Я встал, опять опершись на стену, и осмотрелся. Куча мусора, коробки картонные, свежие, чистые, с какими-то тонкими ленточками внутри. Ящики, тряпки, ботинки, битые банки, какое-то железо. Вон старый матрас, из-под него штанина торчит. Дверь, сломанный стул… стоп! Это не штанина — это рукав. Я оторвался от стены и пошел к матрасу, нагнуться было невозможно, я встал на карачки и потянул за рукав. Из-под матраса полез пуховик, испачканный желтой краской, но не сильно поношенный, просто кто-то разлил на себя краску, и у этого кого-то был другой пуховик, я даже не успел ничего подумать, одежа вроде сама молниеносно наделась на меня. Только никак не мог застегнуть молнию, не попадал и все, пальцы не понимали, как. Я просто запахнулся и лег на матрас. И в первый раз посмотрел на свои руки. Руки как руки, только странно, грязь свежая, раны свежие, но руки в целом ухоженные, синяки, содраны костяшки, выбиты два пальца на правой,