Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 104

– День ангела у приказного. Велел звонить. Сам молебен читать станет.

Пошли устраиваться.

Утро сумрачное началось, стылое. Ныла простреленная шея, ломило поясницу, и, не сгибалась вновь помеченная чукотской стрелою рука. Воротился из первого же похода с богатой данью и очередной раной. Приказной недоверчиво хмыкал, морщил едва заметный на широком, как конская холка, лице пуговичный нос, бубнил:

- Ловок, ловок! На дурных напал, видно.

- Зато ты нападаешь на умных... Баб-то ихних отпусти по домам! – незлобиво огрызнулся Отлас.

Семён тоже ходил в поход, взял мелочь какую-то, с десяток баб да двух аманатов.

Узнав об этом, Отлас собрался высказать ему в глаза... Весь путь приказного по Чукотке отмечен слезами и кровью. Всюду, где бывал, брал малых в холопство, отдавал казакам на потеху и в жёны молодых и приглядных юкагирок. Во двор к себе редко кого пускает. Догляду боится...

Собрался высказать и – смолчал. Смолчал не из трусости. Думал, время выждать надобно. Знал, грянет час, и столкнутся они с сыном боярским, как сталкивался до сей поры с другими начальными людьми, включая самого воеводу. Вспомнил последнего, тепло усмехнулся. Горд, надменен был слуга царский, но справедлив. Мог бы на дыбу вздёрнуть или выпороть, как-то нередко случалось, но – истый воин – взялся за саблю. Володей играл с ним, забавлялся: равных в сабельном бою ему не было. Играл и дивился отваге старого человека.

Семён моложе, ширококост, мясист, но трусоват. Взгляд неспокойный, бегущий. И голос не по осанке тонок. Равно и душа не согласуется с большим стволоватым телом. Тело дородно, громоздко. Душа мелка и малоёмка.

Представив совесть Семёна, бледную, как поганка, бредущую по выстуженной дороге, Отлас, расхохотался, удивив Чирова.

– Не к добру заливаешься, – проворчал приказной. – Как бы слёзы лить не пришлось.

– Слёз-то ты от меня не дождёшься, – Отлас поигрывал шелковистым соболем, гладил шёрстку, разглядывал на свет. Бросив в общую кучу, сказал: – Шшитай, сколь добыто. Да гляди, не прошшитайся.

– Небось пограмотней тебя, – буркнул приказной и сморщился, словно драгоценные меха соболей, лис, песцов, горностаев были ему неприятны.

– Ежели собьёшься со счёту, да вот тут Григорием, писчиком моим, всё помечено и зашнуровано в книжке, – будто и не слыша его, говорил Отлас.

Приказной дёрнулся, как от удара, вытянул шею. Впервые видел ясачую книгу, заведённую Отласом. Листы зашнурованы, скреплены печатью из сосновой живицы. На каждом листе рукой Отласа проставлен номер. Столбцами запись: где и сколько получено шкурок. Внизу подписи писчика и самого Отласа.

– Тебе кто это... кто дозволил? – задыхаясь, хрипло пытал приказной. Голос сделался тоньше, злей и визгливей.

– Сам додумался... чтоб утечки не было. И тебе советую завести такую же книгу. Воевода за то похвалит, – усмехнулся Отлас и, дав знак спутникам своим, отправился домой.

«Пристроился!» – негодовал он на приказного, вспоминая лису, так же вот удобно расположившуюся в грачиной роще. На каждом дереве гнездо. Грачи птенцов выводят. Иной желтоклювый нет-нет да и вывалится из гнезда. Лисе – лёгкая пожива. И кроме того извещают криком о приближении охотника или какой иной опасности. Ловко сообразила рыжая!

И Семён явно не дурак! Хотя безобидный с виду, стелет мягко, а повадки те же, лисьи.

Как-то уж так с первых дней службы выпало, что кроме Цыпандина, к которому стремился попасть под начало, ни с кем не сошёлся. Не брал мир с людьми начальными. А цыпандиных мало. Ох как мало! Может, и нет их больше. И значит, надо полагаться самому на себя. Друзья и кровные – спасенье. Они поддержат в лихую минуту, жизни не пощадят.

Однако тайными замыслами своими Отлас с ближними не делился. К Луке, ещё недавно покинувшему гнездо Гарусовых, не привык. Потап простоват, Васька молод, вмешивать в свои дела Марьяну с Григорием не хотел. У Мина на уме: где земля здешняя окажет клады свои. Не для себя ищет. И ни страха не ведает, ни усталости. Как-то застрял в угольной яме – ночь напролёт там копался – и не расслышал, что на стан Отласа напали немирные юкагиры. Человек пять казаков было, да и те спали. Юкагиров больше двадцати. Отлас выставил Ваську охранять лагерь, а тот задремал. Тут их и усмотрели сонных. Придушили бы, как слепых котят, да звериным нюхом своим Отлас уловил в чуме чужой запах. Шорох услышал и, выбрав момент, рубанул ладонью наотмашь. Откинув нож, увидел злое ощеренное лицо с редкими волосиками над верхней губой. Юкагир был молод, силён, чёрная рука жилиста; даже в бесчувствии сжимала широкий нож. Володей содрогнулся, подумав, что нож этот по самую рукоять мог войти в его грудь. Тронул сердце, бившееся гулко и часто, улыбнулся: стучит! И не сразу спохватился, что нападавший, наверное, не один. И точно, вокруг чума поскрипывали торбасами люди. Хрустел снежок, лишь вчера плотно выпавший.

«А Васька-то? Ох негодник! Поди, спит?»

Наученный давним опытом, Отлас всегда оставлял в чуме запасной выход. Оставил и на этот раз. Толкнув спящего Потапа, вырвал у него из ножен саблю, скользнул, неожиданно для нападавших в запасной люк, взревел, чтоб разбудить спящих, и снёс двоим головы. Подступиться к нему было невозможно, хотя юкагиров оставалось ещё человек пятнадцать. От крика проснулись Лука и Потап, выскочили, стали крушить нападающих. Ещё мгновение – свистнут