Алька. 89 - Алек Владимирович Рейн Страница 11

на диване тёмно-коричневого цвета, факт этот мне запомнился, но тогда я на него и внимания не обратил. Я сидел на диване, а она лежала, положив голову мне на колени, что-то мне всё говорила о том, что мне надо обязательно учиться, а я целовал её, я был влюблён, мне нравилось её целовать, и ещё чтобы не слушать эти надоевшие мне речи. Допекали две её подружки, которые находились балконе соседней квартиры и каждые двадцать минут кричали, вызывая её на разговор. Она вскакивала с дивана, бежала на балкон, они о чём-то шептались, затем она приходила и снова ложилась на диван. Соблазн был велик, но я дал ей слово. После последнего её рандеву с подругами она зачем-то попросила мои часы, взяла и отнесла их своим подругам. Отдал, ладно, думаю, пусть поиграют. Когда пришла пора мне уходить, она почему-то выглядела слегка расстроенной. Через какое-то время в наших отношениях наступило охлаждение, и она вернула мне часы. Что это было, зачем, до сих пор не пойму. Вспоминая эту историю, я, кажется, понял, что она хотела развития отношений в этот день, для этого-то меня и пригласила домой, и покрывальце-то было подобрано зашарканное, чтобы не измарать диванчик, но что ж мозги-то мне крутить. Мне вообще кажется, что женщины, зачастую прося нас о чём-то, в душе предполагают совсем другую нашу реакцию на собственную просьбу, поскольку говорят это исключительно для того, чтобы не выглядеть плохо в глазах партнёра или ещё по каким-то неведомым нам причинам. Но тогда я не был погружён, даже на немного, в пучину женской психологии, да и сейчас не всегда понимаю. Но, возможно, и этим, в числе огромного количества других отличий, мы и интересны друг другу? Мужик – он же прост, что не означает глуп, но прямолинеен, если говорит «да», значит, да, если говорит «нет», значит, нет, и полагает, что ему говорят о том же. Ан нет.

За хлопотами пришёл шестьдесят шестой год, мне исполнилось восемнадцать, мамуля подарила мне на день рождения норвежский или финский свитер чёрного цвета с красивейшим национальным узором на груди. Такой красивой вещи у меня никогда не было, на меня стали поглядывать девушки, сейчас я мозгую, что они, наверное, глядели на мой замечательный свитер, но тогда я мнил иначе. Омрачала моё настроение только Катька, стоило мне отвернуться или отвлечься на секунду, эта зараза сразу напяливала на себя мой свитер и сваливала на свидание. Я и объяснял ей, что растянет на сиськах, что у меня всего-то приличных вещей – этот свитер, ей хоть кол на голове теши.

С взрослением для меня стало важным, как я выгляжу, как одет. Очевидно, повлияло то, что в детстве я подспудно всё же ощущал изрядный дискомфорт из-за своего неприглядного внешнего вида, просто не понимал этого. Надо сказать, что власть рабочих и крестьян не шибко заморачивалась по части пошива одежонки для трудящихся, и хорошая одежда перепадала весьма узкому кругу лиц партийно-государственной номенклатуры и ещё весьма специфичной группе: туваровэд, завэдущий магазин, завсклад. У нас в цехе был парень года на два постарше меня, звали его Миша, очень модно одевался и давал мне советы по части одежды, советы были, как я полагал, правильные, но воспользоваться я ими не мог, зарплату ведь я отдавал мамане, но однажды… Однажды приятель мой пришёл на работу со страшного похмелья и сказал мне: «Всю ночь не спал. В карты играли, пили. Не могу, меня рубит, я минут пять покручусь, чтобы меня все увидели, а потом сваливаю спать в раздевалку, как бугор в ярость впадёт, беги за мной, буди». Первый раз мне удалось втюхать бригадиру, что он в сортире, потом я сказал, что он пошёл за развёрткой в МСУ (большой механосборочный участок, который находился в соседнем здании, там была большая инструментальная кладовая), у нас в кладовке такой развёртки нет. Насчет развёртки я знал, что он ходил за ней накануне, могло проскочить. Но часа через два бригадир начал расспрашивать уже всех остальных в бригаде, я понял, надо бежать, вытаскивать приятеля из раздевалки. Я сунул развёртку в карман и втихую смылился за приятелем. Разбудив его, я сунул ему развёртку, объяснил его легенду и сказал: «Дуй, бугор уже на пределе». Приятель мой сполоснул физиономию, сортир с умывальниками был рядом с раздевалкой, и скатился по лестнице. Через пару минут я тоже был цеху и наблюдал, как Лёха костерил моего приятеля за то, что он полтора часа где-то болтался, получал сраную развёртку, которую он, бригадир, готов ему засунуть в его жопу, но не хочет марать рук, и что если он ещё раз, и так далее. Далее бригадир сказал ещё много хорошего, но всего бумага передать не сможет. В общем, гром погрохотал, но молнии били в землю, а могли ударить по карману. Обошлось. После работы, когда я, уже умывшись, переодевался в раздевалке, приятель мой подошёл, поблагодарил меня, оценил изобретательность, которую я проявил, и вдруг, поглядев на мои ноги, спросил: «А какой у тебя размер ноги?» Я ответил, у меня тогда был сороковой. Приятель мой забрался в свой шкафчик, достал оттуда чёрные блестящие ботинки, протянул мне и спросил: «Тебе ботинки не нужны?» Ботинки мне были нужны, мои «собачки» я носил уже года три, выглядели они не очень, но когда я взял в руки туфли, которые предлагал Миша, то понял, мне такие не носить. Это были мокасины, модные в то время туфли, но какие мокасины! Я видел похожие в магазине дорогие импортные ботинки, стоили они безумных для меня денег – тридцать пять рублей, но эти были круче. Плотная кожа лоснилась глянцем, на них не было никаких индейских финтифлюшек вроде дырочек и прочей дребедени, это, скорее, были туфли, стилизованные под мокасины, практически новые, по состоянию кожаной стельки было видно, что их одевали несколько раз. Но где мне было взять такие деньги? Я и ответил, что туфли мне нужны, но на такие у меня денег не найдётся. Миша сказал: «Да это понятно, но ты померяй, для интереса». Ну, для интереса чего ж не померить, я надел мокасины, они практически были моего размера, чуть-чуть велики. – «Ну как?» – «Да отлично». Приятель мой с огорчением сказал: «А мне малы. Вчера в карты выиграл, а куда мне девать? Продавать не пойдёшь, вдруг краденые. Ладно, бери за пятнадцать рублей». Я от такой щедрости опешил, но пятнашки у меня не было, а мать, как я знал, уже ушла