Жизнь забугорная - Татьяна Окоменюк Страница 11

От полученной информации у Петера «в зобу дыханье спёрло», и со своими «антисоветскими» наездами он на время «завязал», переключившись на борьбу за ещё большую экономию в отдельно взятой семье. Ежедневно, как промышленная циркулярка, муж пилил нас со Светкой за перерасход электроэнергии, тепла и воды, и я заметила, что искушение навернуть ему по балде чем-нибудь тяжёлым посещает меня со зловещей настойчивостью ворона Эдгара По.

Холодная война потихоньку повышала градус и местами уже переходила в партизанскую. Время от времени нашу серую, как солдатское исподнее, семейную жизнь сотрясали бои местного значения. Первый серьёзный конфликт супердержав возник из-за выписанной мной без разрешения Петера газеты «Совершенно секретно», которую я регулярно читала на родине. Он, оказывается, не миллионер, чтобы выбрасывать деньги на макулатуру, тем более, что одна местная русскоязычная газета у меня уже есть. К тому же, читать вообще вредно, от этого дурные мысли в голову лезут.

Я понимала, что супруг мой не богат извилинами не только по генетической причине, а ещё и потому, что телефонный справочник был единственной книгой, которую он держал в руках после школьных учебников. Книг в его доме просто не было. Ни одной. Оно и понятно: на фига попу наган, если поп не хулиган? Сказал же человек: от чтения – дурные мысли. А потому моё пристрастие к этому вредному занятию вызывало у него жуткую ярость. Он визжал, что я пущу его по миру своими барскими замашками. Я огрызалась, что жениться ему надо было не на учёной даме, а на обезьяне из джунглей, не знающей грамоты, на фоне которой он чувствовал бы себя гигантом мысли. Что достал он уже меня своим минимализмом, что его ценности примитивны, убоги, пещерны. Что мне надоело жить без копейки в кармане. В конце концов, я – женщина, и мне просто необходимо, порой, посещать парикмахера, косметолога, солярий. И если он не позволяет мне работать, то на основании § 1360 Гражданского кодекса ФРГ обязан мне выдавать на карманные расходы 7 % своей зарплаты.

У Петера речь пропала от моей неожиданной наглости и подозрительной осведомлённости. Он осторожно поинтересовался, кто это умудрился меня проинформировать, ведь комендантского часа он не отменял. Я проорала, что нашла на мусорке женский журнал «ВRIGITTE», а буквы складывать в кучу меня ещё в детстве научили. И если он ворует детские деньги Светки и мои скромные гонорары, поступающие на недоступный мне мой же счёт, то должен хотя бы не мешать нашим попыткам найти какую-либо работу.

«Что ж, работайте, – разрешил Петер великодушно, – но кабельное телевидение, телефон и половину отопления со светом будете оплачивать сами». На том и порешили. Светлана устроилась официанткой в ресторан «Попугай», куда отправлялась сразу после занятий на интенсивных языковых курсах, а я – уборщицей в евангелическую больницу. Помните совковую журнальную рубрику «Журналист меняет профессию»? Вот я её и поменяла. Удовольствие, надо отметить, среднее. Бывали времена и получше. Но за всё в этой жизни надо платить. За независимость – тем паче. Отныне я сама решала, какие газеты мне выписывать, сколько раз в год посещать парикмахера и сколько минут в день говорить по телефону.

На эту мою самостоятельность Петер реагировал зело болезненно. Он старался не замечать нас со Светкой. Вёл себя, как сосед по коммуналке. «Привет!» и «Пока!» были единственными словами, произнесёнными им за день. Мы жили с ним в параллельных непересекающихся мирах – каждый сам по себе. Все мои попытки установить с супругом хотя бы добрососедский контакт терпели фиаско.

Шли месяцы, а он всё молчал, как дворник Герасим. Его поведение психиатры классифицировали бы как синдром Диогена: патологическое стремление изолироваться от внешнего мира, резкое ограничение межличностных связей, жизненных потребностей, стремление к существованию в самых примитивных формах. «Вот он – капитализм со звериным лицом, которым нас с детства пугала совковая пресса, – думала я, глядя на наш семейный уклад. – Уехать, что ли, из этого дурдома? Не принять мне устава этого монастыря».

– Ну, и над чем Чапай призадумался? Какие мысли одолевают его буйную головушку? – прервала мои размышления вернувшаяся с науки дочь.

Я обняла Светку.

– Поручик Голицын, а может вернёмся? Зачем нам, поручик, чужая земля?

– Не, мам, русские не сдаются, – ответила она, глядя через окно на красивый розово-голубой горизонт. – Назад дороги нет. Смотри только вперёд!

Я посмотрела в окно: где-то вдали была видна финишная прямая. Ещё далёкая, но уже манящая, как песня сирен.

Тем временем отношения в нашей интернациональной семье окончательно перетекли в партизанскую войну. Боевые действия велись скрыто, носили эпизодический характер и маскировались под нелепые и досадные недоразумения.

Однажды вечером, возвратившись с работы, я обнаружила в подъезде сидящую на ступеньках дочь. Оказывается, открыть дверь не представляется возможным из-за вставленного изнутри ключа. На её настойчивые звонки Петер не реагировал. В квартире горел свет и во всю дурь ревел телевизор. Несколько раз я попыталась провернуть в скважине ключ – тщетно. Мы вышли из подъезда и стали орать в открытую балконную дверь, через которую поблёскивал голубым светом второй после телевизора верный друг моего супруга – компьютер. В окна выглянули все соседи, и только наш папик, как Гюльчатай, по-прежнему не показывал личико.

Вечер переставал быть томным и приобретал черты какой-то дурацкой трагикомедии. Мы направились к ближайшему телефону-автомату. Трубку Петер тоже не снимал. Я сообщила автоответчику, что не могу попасть в дом и очень тревожусь. В ответ – молчание.

– А может, он повесился по пьяни? – робко предположила Светка. – Видела, сколько бутылок в обед припёр?

У меня похолодело внутри. Я вспомнила рассказ Петера о его покойном брате, застрелившемся из охотничьего ружья после ссоры с супругой. Может, это у них – наследственное, какая-то генетическая мутация? Слёзы подступили к горлу. И тут я увидела в кухонном окне силуэт мужа. Живой и здоровый, Петер рылся в холодильнике. Какое свинство! Можно и другими словами определить его поведение, но будет совершенно непечатно.

За несколько секунд вся наша странная «семейная» жизнь пролетела у меня перед глазами. Мы ни разу не спали вместе. Жили каждый на свои средства. За всё время супруг не перебросился с моей дочерью и десятком фраз. Претензии к ней он адресовал мне, ни разу не назвав её по имени, только «твоя дочь». Ни одного подарка, ни единого цветка за годы супружества я не получила. Выходы в свет Петер тоже не практиковал, а потому никогда не был со мной в кино, театре, кафе, ресторане.

Нет, в ресторане мы с ним однажды были, на наш общий с ним день рождения. Тот самый, который он называл Божьим провидением. С тех пор я