Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 114

Никита (нервно расправив длинные усы.) С такой выкладкой в плугари? (Ткнул в Игнатовы ордена.) Да по твоим заслугам надо бить в колхозные председатели, если не выше. Будь у меня столько отличий, я бы в район пробился.

Игнат. Кого я там не видал, в районе-то? Дома всего милей. Каждая кочка – родня. Пойду в бригаду, к земле поближе.

Никита. Родня, родня! Мало ли что родня! Не за здорово живёшь воевали! Четыре года судьбу испытывали: нынче – здесь, завтра – к боженьке в рай. А ротный писарь сопроводиловку сочинит: «Пал смертью храбрых...». Родня... Четыре года со смертью в обнимку. Не то, что тело, душа закирзовела... озлела до невозможности.

Игнат. Ничего, возле земли оттаем помаленьку. Теперь хошь не хошь – доброте учиться надо. Такая история.

Никита. В мешке-то гостинцы? Туго набит.

Игнат. Овёс. Лежал как-то перед артподготовкой на поле – нажелудил. Хоть и не положено вещмешок забивать несписочным имуществом, а выбросить жалко. Хлеб же...

Никита. Всё такой же блаженный!

Игнат. Мне всю войну один сон снился: поле израненное. А я его врачую. Вот, сон в руку. (Зачерпнул из-под ног земли горсточку, попробовал на язык.) Солона!

Никита (усмешливо). Не нанюхался за четыре-то года? Айда! Эка невидаль – солонцы бросовые.

Игнат. Бросовые – так. (Вроде бы не ко времени вздохнул.) Омертвела земля!

Никита. Нашёл о чём сокрушаться! В Сибири окромя солонцов земли вволю.

Игнат. Некудышные мы хозяева! Вот немцы – враги, а гляди: у них каждый клочок обихожен и в дело пущен.

Никита. Ну ты! Вяжи лыко к лыку! Нашёл кого в пример ставить!

Разошлись. Смиренной улочкой Игнат направился к своему дому с тополем под окном. На тополе скворечник. Дом отпугнул заброшенностью. Калитка сорвана. Окна без стёкол. И никто не вышел навстречу. Что ж вы, ноги, через три земли отшагавшие, оробели на своей, на близкой, земле? Из ограды выбежал пёс. Старчески гаркнул, лизнул в руку.

Игнат. Здорово, Трезор! Трезорушка. Не помолодел ты за эти годы! Где хозяйка твоя? Где Гринька?

Трезор виновато завилял хвостом. Во дворе кто-то завозился, окликнул собаку. Это Гринька, мальчишечка лет десяти. В руках у него аккуратно стёсанный камень.

Гринька. Трезор! Ты куда подевался, блудень?

Трезор кинулся на зов.

Игнат. По хозяйству хлопочешь, мужичок?

Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в на пряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столь ко взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навеси стая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике...

Гринька. Тя-я-тя-я! Тя-ятенька-а-а! (Уронив камень, метнулся к отцу.)

Игнат(нацеловывая сына). Ну, Гриня, ну золотко! Чего ж ты так испугался-то?

Гринька. Живой? Родненький... родненький! Живой! А-ах!

Игнат. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!

Гринька. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.

Игнат. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?

Гринька после мучительной, долгой паузы горестно зарыдал.

Где же она, Гриня? (Голос стал чужой, сиплый.) Сказывай! Всё как есть сказывай, не таи!

Гринька. Нет больше мамки... заме-ёрзла-а! Поехала в лес и замё-ёрзла-а... прямо у поленницы...

Молчание. Долгое. Тяжкое.

Игнат (после паузы). Веди меня к ей, сынок. Веди...

Идут по дороге в гору. Гринька держит отца за руку. Сзади них выехала одноосная тележка. В оглоблях – за коренника, за пристяжную, за всю звонкую тройку – Домна Атавина. Выпряглась, пошла за Мантулиными, но вернулась.

Отец и сын между тем приблизились к кладбищу. С краю на простеньком деревянном кресте криво вырезано: «Здесь покоится раба божья Наталья Алексеевна Мантулина. 1915–1945». Игнат, точно пулей срезанный, выпустил крест, по которому слепо водил пальцами, сполз на могилу, приник. Но из-под земли – молчание. Рядом чуть слышно всхлипывает Гринька, глядя на отца.

Гринька (подняв тяжёлую отцовскую руку). Пойдём, тятя. Робить начнём. А как робить начнём – горе притухнет. Её не воротишь, сколь не убивайся.

Игнат (поднялся, удивлённо глядит на