Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 115

Гринька. Как все люди.

Игнат. Мантулёнок ты мой! Вот он, сынок-то наш, Наташа! Мужик, совсем мужик! А я ему, как дитю леденца вёз.

Гринька(истово). Я страсть люблю леденцы, тятя!

Игнат развязывает мешок. В мешке зерно и зерном облепленный красный петух на палочке. Обобрав зёрнышки и бережно ссыпав их обратно в мешок, Гринька старательно сосёт леденец.

Игнат. Как жил тут один? Как хозяйничал?

Гринька. Я не один жил. Тётка Домна приютила, председательша.

Игнат. Не обижала?

Гринька. Не-а. Она только с виду крута, а так ласкова. Как родного голубила.

Игнат. Ну, пойдём, сынок. Теперь своим домом жить станем.

Спускаются вниз. Навстречу им «Домнин экипаж». Домна тащит за собой тележку.

Домна. С возвращением тебя, Игнат!

Игнат. Врагу не пожелаю такого возвращения.

Домна. Пускай не в радость, а всё же воротился на отчую землю. Мой Ваня под Севастополем... в дальней земле, а может, в море, и волны над ним.

Игнат. За сына, за ласку к нему благодарствую. Жив буду – сочтёмся.

Домна. Огонь и воду прошёл: жив, теперь какой резон помирать?

Игнат. У судьбы свой резон.

Домна. Судьба тоже неглупая. Видит, с кем дело имеет.

Игнат. Далеко наладилась с транспортом?

Домна. На базар, хочу картошку продать.

Игнат. Председательша – могла бы лошадь запрячь.

Домна. Все бабы на себе возят. Я чем лучше?

Игнат. Всё такая же оглядчивая.

Домна. Какая уж есть. Кони выморены. Я их для посевной берегу.

Игнат. А себя мытаришь! Вон как похудела: одни глаза остались.

Домна. Дом-то ваш разорён. Переселяйтесь ко мне, пока не приведёшь в порядок.

Игнат. Да нет уж, что уж, стеснять не станем. В своём поселимся: долго ли подновить? Мужики все нее...

Домна. Теперь за мужиков-то больше бабы. Агафью Кочину вечор в больницу отправила: окалиной глаз выжгла. Без кузнеца остались. Не выручишь?

Игнат. Не с теми думками шёл... хотел полюшко на солонцах выправить, чтоб земля эта не вдовела.

Домна. Без кузнеца нам гибель. Поробь в кузнице, Игнат! Полюшко от тебя не уйдёт.

Игнат. Придётся, раз уж некому боле.

Домна. Некому. Разве опять бабу послать, так стыдно, коль мужики воротились. (Надев заплечный ремень, повезла тележку. Над головой курлыкнули журавли.)

Гринька. Журавли ноне припоздали чо-то. Игнат. Наверно, победы ждали. Гринька. Летят, будто и войны не было.

Игнат (страстно, с надеждой). А может, не было её, Гриня? Может, нам это всё приснилось?

Гринька трясёт пенною головёнкой, через плечо оглядывается на Домну, на кладбище.

В доме Никиты Хорзова.

На кровати, перебирая волнистое золото волос, сидит Клавдия. Лужков устроился на лежанке. Над лежанкой аляповатый портрет Никиты. Этот портрет, точно живой человек, присутствующий незримо, мешает чувствовать себя вольно.

Лужков, поёживаясь, встаёт и, скинув форменный китель, завешивает портрет. Оставшись в косоворотке, из которой выступает далеко не богатырская грудь, на цыпочках, как-то бочком крадётся к Клавдии, пытается обнять её. Клавдия презрительно-равнодушно смахивает его руки. Сидит, отдавшись своим думам.

Клавдия. Скучно мне с тобой, товарищ Лужков! Ох, как скучно!

Лужков. Я вам не клоун – веселить. Да и любовь – не цирк. Клавдия. Как сказать. Не хуже циркачей представляем. Только смотреть, кроме Никиты, некому. Да и тому глаза завесили. (Встаёт, сдёргивает китель.)

С портрета уставились подозрительные, злые глаза.

Лужков. Помолчали бы! Есть вещи, о которых не говорят. Клавдия. Делать можно, а говорить нельзя? Греши молчком, так? С душком мыслишки-то у вас, товарищ уполномоченный! Что скажут, если довести их до вашего начальства?