Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 118

опытным противником. Среди своих соплеменников Ома тоже был не из последних бойцов... На каждый приём Отласа отвечал своим приёмом. Гибкое тело мгновенно каменело, если Отлас пытался его переломить. Руки и ноги, словно змеи, оплетали, били, сжимали до хруста с невероятною для такого сухопарого мужика силой. Вот он отпустил Отласа, точно сдался, и вдруг ринулся ему под колено. Охватив за ноги, опрокинул, но не на спину. Падая, Отлас вывернулся и коротко, сильно ударил ступнёй в живот. Ома взвизгнул и скорчился.

 – Тут уж кто кого, побей гром – довольный исходом борьбы, заключил Васька.

– Я поборю... поборю тебя! – пообещал Ома и, согнувшись, заковылял прочь.

– Злой, – задумчиво проговорил Лука. – Такой долго не забывает.

– Этот весь на виду. За малым поглядывать надо...

«Малый» – Тыкно – был лишь ростом мал. Годами старше Омы и много хитрей. Разговаривая, он угодливо улыбался, кланялся, по первому зову бросался запрягать или распрягать оленей, вязать груз. Но почему-то именно после его помощи груз развязывался и терялся, упряжки рвались.

– Чо того мышонка бояться? – захохотал Васька.

– Тихие мыши котов-то и обводят, – раздумчиво почесал переносицу Отлас и зычно гаркнул: – В путь, браты!

19

– Тять! тять! – толкала Марьяна отца. Он тыкался острой бородёнкой в грудь, угукал и снова дремал. – Уж не часуешь ли?

Перед ними пустыня синела с редкими, по Анадырю знакомыми деревцами. И горы – не так чтоб высоки, но жилисты и хрящеваты – чернели из-под снеговых шапок. Может, белы были когда-то, молоды, но поизносились с годами, тугие плечи их изорвали ветра и время. Да мало ли что могло быть с горами? Молчат, не скажут.

О том и думал Мин, умирая. А что умирал, знали только он да Марьяна. Чутьём угадывала. А мужикам не до Мина.

Только что бой выдержали. Бой без урона, но коряков в острожке побили крепко. И теперь чинили суд над живыми. Старый, с грязною сединой шаман бормотал проклятья, рвался из рук державших его казаков, топал ногами.

– ...Небом грозит, богами своими, – переводил Григорий.

– Бог-то един, – проворчал Потап и крёстным знамением обмахнул лоб.

– Ты, Гриня, – нахмурился Отлас, – спроси, пошто они воевали?

Ома болезненно кривился, сплёвывал и косился на Тыкно, точно ждал от него сигнала.

– На Тыкно глянь, – шепнул Лука Отласу. Тот не сразу, чтоб не спугнуть, оглянулся и увидал искажённое ненавистью лицо старого юкагира.

– Подь сюда, – Отлас поманил его пальцем.

– Тута я, ту-ут. – Тыкно уж улыбался и кланялся, будто и не он только что смотрел на казаков с ненавистью.

– Вот и будь тут, при мне.

Шаман был ранен. Меховая парка намокла кровью.

– Отпустите его, – велел Отлас.

Григорий завёл шамана в юрту, промыл рану, перевязал. Отлас долго наблюдал за раненым коряком, потирая онемевшую шею. Должно быть, застудил в походе. Надо попросить Григория чем-либо натереть.

– Спроси: сами надумали воевать с нами аль подбил кто? Кому ясак платят... пущай всё обскажет.

– Приходили люди в азямах – грабили... ушли к люторцам. Потом другие явились... они к вам вернулись. Этого помню, – коряк указал на Луку. – Их мы не тронули, потому что ясак с нас не брали. Вы берёте... по всем юртам слух идёт.

– Как же не брать-то? Всё одно платить будете. Не нашему царю, дак иному... Мы милостиво берём.

– Раз платить, и ещё раз, и ещё... Сколько можно?

– Раз. Больше мы не берём. И никому, кроме нас, не платите. Вы теперь наши дети. В обиду вас не дадим.

– Все так говорили. И все обижали.

– Не воевал бы – простил бы тебе ясак, коль до меня его брали. А воевал – пеняй на себя.

– Воеводе вашему жаловаться буду! И на вас, и на тех, в азямах.

– В азямах... – задумался Отлас. – Кто ж они? Неуж чужеземцы?

– Может, наши тут побывали, – предположил Лука. – Я и в тот раз про их слыхал.

– Наши бы не пошли к люторцам. В Анадырь ближе.

– Попробуй пробейся туда, когда недругов столько.

– А вдруг они опередить нас тщатся? – У Отласа дух захватило. – Как же? Кто же? Пошто мы не знаем? – Он заспешил, хмурясь, велел старику: – Сдай живо, что положено. Мы далее пойдём.

 Заспешили, засобирались.

Мин не сожалел о жизни уходящей, не перебирал в памяти прожитое. Ему думалось, всё происходит как должно. Родился, жил, по земле ходил. Жаловаться не на что. Всего повидал на долгом веку – худого, хорошего...

– ...Два желания моих не исполнилось, – посетовал он дочери, отмахиваясь от последней своей дрёмы. – Внучонка не повидал,