Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа Страница 12

"Не пускай!!!" - прохрипел я и, схватив молоток, притаился возле двери, готовый без промедления пустить в ход свое оружие. Галя поговорила с "визитерами" через цепочку, они предлагали какой-то товар: колготки, лифчики, трусики, кофточки. Галя поинтересовалась, как они узнали ее имя и адрес. Те объяснили: по телефонной книге, фамилия вроде бы польская, а они - поляки, хотели сделать землячке приятное... Когда дверь захлопнулась, Галя отобрала у меня молоток и, усадив за стол, сказала самым жeстким своим голосом, на который переходила в минуты крайнего раздражения: "Ты сам-то понимаешь, что дальше так продолжаться не может?! Слушай внимательно! С тобой что-то происходит. Уже давно. Я молчала, щадила тебя. Но теперь поняла, напрасно. Можем опоздать. Надо немедленно обратиться к врачу. К психиатру. Я договорилась с одним очень хорошим врачом, из Ленинграда, он живет тут рядом, сейчас позвоню, условимся о времени. Молчи! Или идем к врачу, или уезжаю в Москву!.."

Я был подавлен, даже не тем, что придется идти к врачу-психиатру, а тем, что она уже все продумала и организовала без моего ведома!

Доктор принимал на дому. Жил он в однокомнатной квартире.

Мирон Абрамович Герштейн провел нас с Галей к письменному столу, черному креслу на колесиках и двум стульям, окруженным сложенными на полу пачками книг.

Говорила Галя, доктор то ли слушал, то ли нет, склонив голову набок и полистывая какую-то книгу. Я сидел на стуле, как нашкодивший ученик, положив ладони на колени. Время от времени доктор поглядывал на меня из-под мохнатых седых бровей и почему-то брезгливо морщился. Он мне категорически не нравился: сухарь, книжный червь, наверняка непризнанный гений с ущемленным самолюбием и амбициями без берегов, решил я. Он внимательно осмотрел мои ладони, опрыскал их черной краской из баллончика, сделал оттиски на листах бумаги, записал наш телефон и обещал позвонить сразу же, как только провентилирует "вопрос". Какой "вопрос" и почему его нужно было "вентилировать", я понял уже только в клинике, когда доктор популярно рассказал мне о механизме оформления получающих социальное пособие в частные клиники на обследование или лечение. За визит он взял с нас двадцать марок, что, как считала Галя, вполне по-божески (визит к парикмахерше ей стоил тоже двадцать марок).

Итак, я загремел в психушку, о чем, сами понимаете, мечтал всю свою сознательную, героическую жизнь...

Не знаю, как у других, но у меня сны часто повторялись, вызывая чувство досады на того, кто их насылал на меня, - занудные, прилипчивые сны. А этот сон...

...Солнце склонялось к закату, когда несколько мужчин, самых крепких бородачей, пошли к яме, в которой на дорогой подстилке из румской ткани уже десятый день, как было принято у них, лежал их мертвый вождь. Яма была закрыта сверху крышкой из жердей, обтянутых воловьей вымоченной в вине шкурой. Мужчины сняли крышку, за длинные концы ткани подняли мертвое тело и, медленно ступая, перенесли на ковчег, который уже был вытащен на берег, поставлен на четыре подпоры из дерева. Там его обрядили в богатые одежды: шаровары, носки, сапоги, куртку и кафтан из кожи с золотыми пуговицами, надели на голову соболью шапку. Занесли в палатку, усадили на ковер, подперли подушками. Принесли вино, горячий напиток, мясо, хлеб, лук и еще какие-то растения и положили возле него. Потом принесли его любимую собаку, рассекли ее мечами на части и бросили в ковчег. Туда же бросили двух зарезанных быков, двух лошадей, тоже убитых, но перед тем до пота прогнанных вдоль берега реки. Оружие - мечи, лук и стрелы положили возле него. Петуха и курицу зарезали последними и бросили в ковчег.

Я наблюдал за их действиями, стоя возле шатра, окруженный его сыновьями, братьями, зятьями, сородичами. Седовласый старик переводил мне и объяснял, что происходит. Поодаль от шатра, прямо на земле стояла еще одна палатка. К ней подвели молодую женщину, красивую, с распущенными русыми волосами, голубоглазую. Она была пьяна и хрипло хохотала. Четверо сородичей покойного подали ей еще по кружке горячего хмельного напитка, и она выпила все. Тогда ее взяли за щиколотки, другие подперли с трех сторон шестами и стали поднимать над собой. Поднимали трижды, и каждый раз один из мужчин спрашивал ее о чем-то. Она, сделавшись серьезной, отвечала. Потом подали ей курицу, и она отрезала ей голову. Курица, без головы, вырвалась, побежала, взмахивая крыльями, ее догнали, трепыхающуся, брызжущую кровью, бросили в ковчег. Я спросил, о чем спрашивали женщину и что она отвечала. Старик сказал, что когда ее поднимали, то спрашивали одно и то же: что она видит. Отвечала она так: в первый раз она видела отца своего и мать свою, во второй раз видела всех своих умерших родственников сидящими, в третий раз - "господина своего сидящим в раю, а рай прекрасен, зелен; он зовет меня, скорее ведите меня к нему..." С нее стали снимать украшения - золотые запястья и пряжки с ног, бусы с шеи. Еще дали ей горячего вина, она запела песню, но старуха с двумя дочерьми (их называли ангелами смерти) торопили поющую. Наконец ее почти силком втолкнули в палатку, следом быстро вошли шестеро мужчин с веревкой, а другие мужчины, со щитами, окружившие палатку, стали изо всех сил бить палками в свои щиты, стараясь заглушить крики и вопли, которые все же доносились из палатки. И вдруг всё стихло. Шестеро мужчин вынесли тело женщины в окровавленной одежде и с туго затянутой петлей на шее - чтобы все видели, что она, добровольно решившая разделить участь своего господина, уже готова к завершению обряда переселения в рай, и перенесли ее на ковчег, в палатку, где сидел обложенный подушками ее господин. Потом один из группы, в которой я стоял, подошел к ковчегу, взял пласт бересты, поджег его от костра и кинул в кучу хвороста и дров, заранее уложенных под днищем ковчега. Следом за ним и другие сородичи сделали то же самое. И вскоре, подбадриваемый ветром, под ковчегом заполыхал яростный огонь. Не успело солнце закатиться за пологие холмы степной равнины, где обитало племя, как от ковчега остались лишь тлеющие угли.

Потрясенный увиденным, я не удержался и сказал моему переводчику, что у нас, в Египте, людей не сжигают, а бальзамируют и предают земле, чтобы ДУША, когда ей надоест путешествовать среди звезд, смогла бы вернуться в тело, которое ее ждет. На что мой переводчик, испуганно оглянувшись по сторонам, шепотом сказал: "Не повторяй этого никогда! Тебя разрубят на куски и скормят диким зверям. Наш закон - Правда, твои разговоры - большая беда. Если у вас делают так, как ты сказал, то это плохо, человек остается гнить среди червей, а его дорога - через огонь в рай". Я молчал. Старик отошел было, но снова приблизился. В глазах его, тускло светящихся в лучах заходящего солнца, был страх. "Ты - египтянин, уходи, не мешкай, уходи в темень. Тебя не заметят, я скажу, что за тобой приезжали на повозках. Сейчас все будут пить вино. Завтра тебя повесят или разрубят на куски. Рядом стоял брат господина, и он все слышал..."

Шаг за шагом я стал отходить в темноту, к лошадям, что всхрапывали на привязи за шатром. И вдруг натолкнулся на какую-то женщину. Мы в страхе отпрянули друг от друга. На ней была светлая рубаха до пят, вышитая бисером, на шее блестели драгоценные камни. Я хотел было юркнуть во тьму, но женщина протянула ко мне руки и что-то сказала. Я спросил ее на своем языке, что ей нужно. Она всё протягивала ко мне руки и улыбалась. Да, она была красива, под балахоном угадывалось молодое гибкое тело. Лоб ее украшал поясок с посверкивающими в сумерках камешками. Порывом ветра вдруг раздуло тлеющие бревна догорающего ковчега, и тогда занялись яркими факелами четыре деревянных идола, высотой в два моих роста каждый, которые были установлены по четырем углам ковчега еще перед началом обряда. И в свете этих факелов я разглядел лицо женщины - это была моя Галя! Она взяла меня за руки и потянула в палатку, где совсем недавно была убита женщина мертвого господина. "Там спокойно, до утра никто не посмеет войти", - сказала она. "Но меня убьют!" - возразил я. "Одного - нет, вместе со мной - могут... Ты боишься, египтянин?" - "Конечно. Я же еще не старик и вполне здоров". - "Поэтому я тебя и зову... Завтра и еще шесть дней они будут насыпать холм. В палатку никто не посмеет войти. Все будут пить вино. Не бойся. Дочери старухи, ангелы смерти, мои подруги, они не выдадут. Оставайся со мной, египтянин, ты мне нравишься. Я велю принести в палатку вина и еды". И тут, словно из-под ее руки, возникла одна из тех двух девушек, что помогали старухе в ее мрачном деле в палатке. Она, по знаку женщины, внесла в черную палатку две огромные корзины - с вином и едой. Женщина сунула ей в руку что-то блеснувшее, и девушка исчезла так же тихо, как и появилась.

"Не бойся, - сказала женщина-Галя, когда мы вошли внутрь палатки, - здесь чисто. Ангелы смерти уводят с собой всех злых духов. Здесь - спокойно". Она задернула края палатки, завязала концы веревок прочными узлами и принялась распаковывать содержимое корзин. Постепенно глаза привыкли к полутьме, даже стало светлее - сквозь ткань пробивались отблески горящих идолов возле ковчега. Мы уселись в центре палатки, рядом друг с другом. Перед нами на подстилке, возможно, той самой, на которой корчилась в предсмертных муках подруга умершего вождя, женщина-Галя разложила куски мяса, хлеб, лук, чеснок, яблоки, расставила берестяные кружки и небольшие бочонки с вином. Она сама налила в кружки вина, протянула одну мне, другую взяла себе. Это был пенистый приятный на вкус напиток, совсем не тот, которым меня угощали, когда я впервые появился в этом племени. Я отхлебнул и хотел было поставить кружку, но рука женщины с настойчивостью заставила меня выпить все содержимое кружки до дна. Вино подействовало быстро: исчезло чувство страха, усталость долгого и тяжкого дня сняло как рукой, я ощутил прилив сил и бодрость, как будто только что проснулся.