Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская Страница 14

осознавала, что этот короткий диалог был произнесен только по-японски. Я прокрутила в голове диалог заново, пытаясь найти хоть одно английское слово. Но все слова действительно были сказаны по-японски. Так я обнаружила, что старания мои не проходят даром. Каждый день я выписывала из словаря по двадцать слов, и непрерывно, чем бы я ни занималась, повторяла новые слова. В квартире я повсюду развесила листки со словами и предложениями, необходимыми для работы. В голове у меня творился такой сумбур, что опускались руки. Казалось, никогда не уляжется по полочкам этот бешенный поток новых слов. Но с этого дня я перестала относиться к японскому языку, как к чему-то непостижимому, а к английскому — как к своему спасательному кругу.

Всю эту неделю я жила в перманентной жалости к себе. Страхи мои шли со мной в ногу. И теперь лимит потакания страхам был исчерпан. Мне бешено захотелось спровоцировать пугающие меня обстоятельства: остаться одной, потеряться, быть непонятой, чтобы освободиться от инфантильной зависимости от Ольги, чтобы, наконец, прекратить себя жалеть и начать жить вопреки страхам, а не в унисон с ними.

Тогда я скрутила свои матрас и постельное белье и торжественно отправилась жить в другую комнату. До сих пор в трехкомнатной квартире мы спали в одной комнате. И куда бы мы ни шли, в интернет-кафе, в магазин за продуктами или на работу, мы всегда были вместе. И теперь я хотела почувствовать Японию по-новому, самостоятельно. Слегка набросав тушь на ресницы, я оделась и вышла из дому.

В одном из супермаркетов я рассматривала яркую детскую курточку и тихо рассуждала сама с собой, как дорого всё стоит. Боковым зрением я видела, что за мной наблюдает какая-то женщина, прислушиваясь к моим рассуждениям вслух. Часто и я, будто невзначай, останавливалась возле перуанцев, чтобы послушать приятную испанскую речь. Меня так и подмывало взглянуть на японку, чтобы узнать, доброжелательно она смотрит или настороженно, но не хотела обнаружить, что вижу её. Я делала вид, что продолжаю рассматривать детские вещи, хотя всё моё внимание уже было обращено только к ней. Любопытство мучило меня. Я не выдержала и украдкой посмотрела на неё. Это была очень старая женщина. Только японцы бывают такими старыми. Когда мы встретились взглядами, женщина решилась подойти ко мне.

— Вы русская? — улыбаясь, сказала она с сильным акцентом.

— Да-а, — удивилась я и сказала едва ли не с нежностью: — Вы говорите по-русски…

— Да, немного помню. Я была в концлагере в Советском союзе. Два года…

Улыбка моя сошла с лица.

— Ой. Извините, пожалуйста.

Растерянно уставившись на неё, я больше не знала, что сказать. Всё это сильно противоречило всякой логике. Человек, переживший два года ада в моей стране, смотрит на меня с невыразимым теплом. Увидев моё замешательство, она погладила меня по руке и ласково сказала:

— Ничего-ничего. Это было давно.

— На Сахалине?

Она кивнула.

— Тогда и русские сидели в концлагерях. И убивали многих, — сказала я медленно, чтобы она понимала меня.

Чем ещё я могла оправдаться?!

— Да, Сталин, — сказала она, — Это политика. Там злые люди. А простые люди — добрые.

— Правда?! — с благодарностью воскликнула я.

— Русские женщины жалели нас. Плакали. Носили нам капусту и картошку. И через забор нам кидали. И мы ели. Добрые русские люди… — сказала она задумчиво.

— Сейчас не такие добрые, — призналась я.

— В Японии — тоже.

Молча, мы ещё несколько секунд смотрели друг на дружку, грустно улыбаясь. А когда стали прощаться, я хотела обнять её, но потом испугалась, подумала: «Наверно, у них не положено так чувства выражать», — и смутившись, отпрянула от неё. Тогда мы поклонились друг дружке и распрощались.

В клуб вошёл мужчина, оставляя за собой ароматный шлейф сладкой туалетной воды. Волосы его были старательно уложены гелем, на белоснежной рубашке бодро торчал накрахмаленный воротничок.

— Кача! Кача! — крикнул мне Куя из глубины зала, — Окякусан!

— Кто? Я? Одна? О-ой, боюсь, бою-юсь.

Представившись, я пожала гостю руку. Села возле него на диван и стала трясущейся рукой неуклюже накладывать лёд так, что один кубик упал на пол, а другой возле стакана. Тот, который свалился на ковёр, я ногой задвинула под столик. Но который был на столе, упрямо не давался мне в руки. И вместо того, чтобы оставить его в покое и делать гостю коктейль, я гоняла по столу тающий кусок льда. Гость с состраданием наблюдал за этой нелепой картиной, пока, наконец, не выдержал, и сказал по-английски:

— Ничего-ничего. Не стоит беспокоиться, — он разжал, как тиски, мои вцепившиеся в стакан пальцы и отставил его в сторону. Потом смахнул на пол этот злосчастный кубик льда, и произнес: — Может, вы хотите вина? Давайте выпьем вина.

— Ох, давайте! — сказала я, выдохнув с облегчением.

Когда принесли вино, я уже было хотела взять бутылку, но мужчина опередил меня и сам разлил вино по бокалам. Я ошеломлённо смотрела на него:

— Но ведь это моя работа.

— Не переживайте. Сегодня я поработаю, а вы отдыхайте.

— Спасибо вам.

Неожиданно он засмеялся и сказал по-русски:

— Мэня зовут Мичинори. Можьно Мишя. Я знаю, вас зовут Качя. Со мной вам не надо вольноваца. Я сам буду ухадживат за вами.

— Вы говорите по-русски?

— Да. Чут-чут.

— У меня сегодня счастливый день! Вы — второй человек, который сегодня говорит по-русски.

— Прявда? Вы красивая девущка, я давно ищу хоро-ошая до-обрая русская джена. Но очень много обманщиц. Я не хотеть новая душевная рана. Толко любов. Вэчная любов.

Тема брака напугала меня. Это налагало на меня ответственность за планы и надежды другого человека. Об этой стороне работы я прежде не думала. Что я могла ответить этому мужчине? Что мне тоже нужен муж в Японии? Что он мне симпатичен и, чем чёрт не шутит, возможно, у нас есть шанс построить семью? И всё это ради того, чтобы в дальнейшем привязать его к себе и водить за нос, пока он не поймёт, что его надежды напрасны? Вот почему филиппинки так часто повторяли в трубку своим гостям: «Я тебя люблю». Это было частью