Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 140

– Не трожь Евдоху, – заступился Потап. – Я зачинщик.

– В батоги! – коротко приказал Отлас. Видя, что казаки нерешительно топчутся, свирепо прикрикнул: – Ну!

– Меня?! – изумился Потап столь неслыханному глумлению и отшвырнул от себя подступивших к нему казаков. – Это меня в батоги?

– Тебя, – подтвердил Отлас. – Чтоб другим неповадно было. Бить до первой крови. – И скрылся в юрте.

Потапа били.

Он молча скрипел зубами – не от боли, хоть было больно, от неслыханного унижения. Самый лучший друг, самый верный, за которого жизни своей не пожалел бы, словно лютый ворог, кинул под батоги. Зарвался Володей! Ну постой! Погоди ужо! Потап не забудет!

Юкагиры были довольны. Всех больше ликовал Тыкно. Он долго ждал, когда среди казаков начнётся разлад. И вот – случилось. Жалко, что Ома плохой стрелок. Тыкно видел, как удирал от Отласа зять.

Роптали казаки, видя униженного товарища, взроптали и юкагиры, когда из тундры, почти загнав оленей, примчался испуганный их сородич.

– Беда, люди! – закричал он, соскакивая с нарты. – Чёрная смерть пришла в наши юрты! Мрут женщины, мрут олени...

Никто из юкагиров его не знал. Может, он из какого-то другого племени? Но все поверили этому человеку, тотчас начали запрягать оленей. Там остались жёны, дети, там остались стада. Надо спасать тех, кто ещё жив. Надо немедленно мчаться в родные края. Зачем им эта чужая неприветливая земля? Зачем – Камчатка? Зачем поход с русскими, которые юкагиров и за людей не считают? Винку пьют одни. Спят в юртах отдельно. Не дают охотиться, всё гонят и гонят вперёд. Зачем?.. Зачем?..

Растерялись обозлившиеся на Отласа казаки. А юкагир всё кричал и звал своих сородичей домой. И те спешили, сворачивали свои юрты.

Но Отлас приблизился к вертевшемуся юлой юкагиру и, коротко взмахнув саблей, снёс ему голову.

– Стоять! Всем стоять! – тихо и грозно произнёс Отлас. И всё: казаки и юкагиры – подчинились его приказу, смолкли. – Это не юкагир. Это доглядчик. – Он пронзительным взором уставился на Тынко: – Кто подослал его – знаю.

И – Григорию:

– Скажи им, братко: юкагир ли это? Всем скажи!

– Это коряк, – ужаснувшись жестокой, на глазах происшедшей расправе, дрожащим голосом проговорил Григорий.

Отлас сдёрнул с приезжего кухлянку. Под ним оказалась коряцкая одежда. И нарта сделана по-коряцки, полоз уже и круче. Обшит нерпичьей кожей.

Теперь и казаки признали в нём чужого человека.

– Это ты его подучил! Ома дал ему свою кухляну! – Отлас подступил к Тыкно, окончательно перетрусившему. Тот залепетал какие=-то оправдания, упал наземь от пинка атамана и на четвереньках, часто-часто перебирая руками и ногами, пополз прочь.

– Как просто вас обвести вокруг пальца! Знайте, живём среди чужих! Стерегитесь их и приглядывайтесь.

Отлас угадал: Ома и Тыкно ещё накануне сговорились упредить паланских коряков о казачьем вторжении, объединиться и перебить сонных казаков. Прибежав в коряцкий острожек, стоявший верстах в трёх от казачьего лагеря, Ома передал тойону Кахтаю всё, чему научил его Тыкно. После короткого совета послали к казакам одного из воинов, одев его в Омину кухлянку и его же малахай. Зоркий Отлас тотчас приметил, что малахай коряку велик, а кухлянка в крови, которую не догадались смыть.

День прошёл в тревоге. Готовились к приходу незваных гостей. Потап, будто это его не касалось, бродил вокруг лагеря, ревел белужьим голосом. Утих под вечер, напав на волчье логово. Бросившуюся на него волчицу задушил. Волчат малых, видимо, позднего помёта, пригрел на груди, ласкал, как детей, и плакал тихими неутешными слезами. Он уж забыл о своём позоре, помнил лишь об оставленном в Якутске сыне, об этих трёх осиротевших зверьках, которые когдалибо вырастут в больших свирепых хищников. А пока они беспомощны и невинны. Пока он никому не даст их в обиду...

А сам-то он разве не обижен? Да кем? Своим же самым близким другом. «Аааа» – снова завыл он страшно.

Отлас отыскал его по голосу, молча сел рядом. Взяв одного из волчат, погладил, тот осторожно куснул его острыми зубками, сжался, чуя чужую, неласковую руку.

– Зверь, – рассмеялся Отлас, открыл бутыль и сделал крупный глоток. – Глотни и ты, брат, и не держи на меня сердца.

– Лучше бы убил, чем позорить, – глухо отозвался Потап, отворачиваясь. – Убил бы, и всё... Как жить теперь стану? Битый, осмеянный!..

- Ты первый друг мне... главная опора моя! Подгнила опора - мост упадёт. Ну хоть не подгнила – наклонилась... Вот и ты наклонился, братко. Да из-за чего? Из-за какой-то сивухи! Пей! Пас для раненых. Пей, легшее станет.

– Не буду. Душа кровью исходит.

– У меня, думаешь, не исходит? Весь день маялся. А повторись это – снова велю в батоги. Провинюсь – сам лягу. И тебе бить велю. Мы здесь, братко, кулак единый. Юкагиры ненадёжны... Когда кулак не сжимается – это уж пальцы расшеперенные. Ими крепко не ударишь. Ладно, бей меня, ежели хошь. Бей, отведи душу. Потом вместе этой погани выпьем.

Потап не раздумывая ударил его в раненое плечо. Отлас охнул и свалился. Казак угодил в открывшуюся рану.

– Володе-ей! Бра-ат! – застонал Потап, склоняясь над упавшим другом. Выронил из-за пазухи волчат. Один упал на грудь Отласу, пополз