Алексей Толстой - Князь Серебряный (сборник) Страница 15

От этой звонкости «сердце млеет и кружится голова», и недаром Канут, ослепленный природой, обманутый коварной, усыпляющей властью весны с ее шиповниками и соловьями, не чуял близкий погибели, беды неминучей, – напрасно предостерегала его любящая супруга, напрасно взывала к нему: «Любимый, желанный, болезный»…

Но в земной весне с ее васильками и синими кувшинчиками поэт не остался, веселый месяц май не удовлетворяет его и ощущается им как некая часть, которой он не в силах слить с целым. Подавленный своею дробностью и разрозненностью, Толстой всегда чувствует отдельно землю и отдельно небо; у него есть соседство двух миров, но не их тожество, на которое способна только душа внутренне претворяющая. Вселенная распадается для него на два полушария – не слито, не достигнуто великое Одно. И потому он часто в разных формах говорит о том, что душа его влекома в беспредельное, чует незримое, но что в то же время он не чужд и здешней жизни – она лишь не кажется ему «окончательной целью». Ибо цель – в цельности.

Гляжу с любовию на землю,Но выше просится душа

– вот искреннее признание Толстого. Он любит землю, но возносится над нею и в своей лирике запечатлел отрадную – быть может, от других унаследованную, отчасти на веру принятую – веру, что земное не есть начало и не есть завершение жизни. Его религиозное чувство, правда, сильно умерено его эстетизмом, но в самой эстетике его, в его поэзии таятся и воспоминания о сверхчувственном и надежды на него. Он смотрит на жизнь, и ему кажется:

Все это было когда-то, —Но только не помню когда.

Юрий Айхенвальд

То было раннею весной,Трава едва всходила,Ручьи текли, не парил зной,И зелень рощ сквозила;

Труба пастушья поутруЕще не пела звонко,И в завитках еще в боруБыл папоротник тонкий.

То было раннею весной,В тени берез то было,Когда с улыбкой предо мнойТы очи опустила.

То на любовь мою в ответТы опустила вежды —О жизнь! о лес! о солнца свет!О юность! о надежды!

И плакал я перед тобой,На лик твой глядя милый,То было раннею весной,В тени берез то было!

То было в утро наших лет —О счастие! о слезы!О лес! о жизнь! о солнца свет!О свежий дух березы!

Май 1871

Прозрачных облаков спокойное движенье,Как дымкой солнечный перенимая свет,То бледным золотом, то мягкой синей теньюОкрашивает даль. Нам тихий свой приветШлет осень мирная. Ни резких очертаний,Ни ярких красок нет. Землей пережитаПора роскошных сил и мощных трепетаний;Стремленья улеглись; иная красотаСменила прежнюю; ликующего летаЛучами сильными уж боле не согрета,Природа вся полна последней теплоты; —Еще вдоль влажных меж красуются цветы,А на пустых полях засохшие былиныОпутывает сеть дрожащей паутины;Кружася медленно в безветрии лесном,На землю желтый лист спадает за листом;Невольно я слежу за ними взором думным,И слышится мне в их падении бесшумном:– Всему настал покой, прими ж его и ты,Певец, державший стяг во имя красоты;Проверь, усердно ли ее святое семяТы в борозды бросал, оставленные всеми,По совести ль тобой задача свершенаИ жатва дней твоих обильна иль скудна?

Сентябрь 1874

Земля цвела. В лугу, весной одетом,Ручей меж трав катился, молчалив;Был тихий час меж сумраком и светом,Был легкий сон лесов, полей и нив;

Не оглушал их соловей приветом;Природу всю широко осенив,Царил покой; но под безмолвной теньюМогучих сил мне чуялось движенье.

Не шелестя над головой моей,В прозрачный мрак деревья улетали;Сквозной узор их молодых ветвей,Как легкий дым, терялся в горней дали;

Лесной чебёр и полевой шалфей,Блестя росой, в траве благоухали,И думал я, в померкший глядя свод:Куда меня так манит и влечет?

Проникнут весь блаженством был я новым,Исполнен весь неведомых мне сил:Чего в житейском натиске суровомНе смел я ждать, чего я не просил —

То свершено одним, казалось, словом,И мнилось мне, что я лечу без крыл,Перехожу, подъят природой всею,В один порыв неудержимый с нею!

Но трезв был ум, и чужд ему восторг,Надежды я не знал, ни опасенья…Кто ж мощно так от них меня отторг?Кто отрешил от тягости хотенья?

Со злобой дня души постыдный торгСтал для меня без смысла и значенья,Для всех тревог бесследно умер яИ ожил вновь в сознаньи бытия…

Тут пронеслось как в листьях дуновенье,И как ответ послышалося мне:Задачи то старинной разрешеньеВ таинственном ты видишь полусне!

То творчества с покоем соглашенье,То мысли пыл в душевной тишине…Лови же миг, пока к нему ты чуток, —Меж сном и бденьем краток промежуток!

Май – сентябрь 1875

Во дни минувшие бывало,Когда являлася весна,Когда природа воскресалаОт продолжительного сна,Когда ручьи текли обильноИ распускалися цветы,Младое сердце билось сильно,Кипели весело мечты;

С какою радостию чистойЯ вновь встречал в бору сыромКувшинчик синий и пушистыйС его мохнатым стебельком;Какими чувствами роднымиМеня манил, как старый друг,Звездами полный золотымиЕще никем не смятый луг!

Потом пришла пора иная,И с каждой новою весной,Былое счастье вспоминая,Грустней я делался; порой,Когда темнели неба своды,Едва шептались тростники,Звучней ручья катились воды,Жужжали поздние жуки,Казалось мне, что мне недаромГрустить весною суждено,Что неожиданным ударомБлаженство кончится должно.……

Как часто ночью в тишине глубокойМеня тревожит тот же дивный сон:В туманной мгле стоит дворец высокийИ длинный ряд дорических колонн,Средь диких гор от них ложатся тени,К реке ведут широкие ступени.

И солнце там приветливо не блещет,Порой сквозь тучи выглянет луна,О влажный брег порой лениво плещет,Катяся мимо, сонная волна,И истуканов рой на плоской крышеСтоит во тьме один другого выше.

Туда, туда неведомая силаВдоль по реке влечет мою ладью,К высоким окнам взор мой пригвоздила,Желаньем грудь наполнила мою……

Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонилаНа темный дол свой животворный взгляд,Тогда взойдет огнистое светило,В алмазных искрах струи заблестят,Проснется замок, позлатятся горыИ загремят невидимые хоры.

Я жду, но тщетно грудь моя трепещет,Лишь сквозь туман виднеется луна.О влажный берег лишь лениво плещет,Катяся мимо, сонная волна,И истуканов рой на плоской крышеСтоит во тьме один другого выше.

His voiсe it was deeplike the wave of the sea.Его голос звучал как морская волна.Мрачен взор был грозящих очей,И была его длань как погибель сильна,Сердце зыблемой трости слабей.Не в кровавом бою он врагами убит,Не грозою повержен он в прах,Под могильным холмом он без раны лежит,Сам себе разрушитель и враг.Струны мощные арфы певец напрягал,Струны жизни порвалися в нем,И начатую песню Гаральд не скончал,И лежит под могильным холмом.И сосна там раскинула силу ветвей,Словно облик его, хороша,И тоскует на ней по ночам соловей,Словно песню кончает душа.

Стрелок, на той полянеКто поздно так бежит?Что там в ночном туманеКлубится и кипит?

Что значит это пенье,И струн в эфире звон,И хохот, и смятенье,И блеск со всех сторон?

– Друзья, то вереницаВолшебниц и сильфид;Пред ними их царицаВоздушная бежит;

Бежит глухой дорожкой,Мелькает вдоль реки, —Под маленькою ножкойНе гнутся стебельки.

Ей нет красавиц равных,Ее чудесен вид,И много бардов славныхЛюбовью к ней горит;

Но бойся, путник смелый,В ее попасться сетьИль кончик ножки белойНечаянно узреть.

Когда луна златаяГлядит в зерцало вод,В лучах ее играя,Как сон она плывет;

Наступит ли денница,Она спешит уж прочь;Пушок – ей колесница,Ее отчизна – ночь.

Лишь в сумерках застанетВ лесу она стрелка,Зовет его и манитК себе издалека,

Скользит над влагой зыбкойСреди глухих болотИ странника с улыбкойНад пропастию ждет.

Сильфид она всех краше,Волшебниц всех милей;Седые барды нашиГорят любовью к ней;

Но бойся, путник смелый,В ее попасться сетьИль кончик ножки белойНечаянно узреть.

Благословляю я свободу