Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 152

Анна. Я сама... сама. Ступайте! И ты ступай, Федот. Нас много. На всех не наплачешься. (И, прямая, строгая, идёт приветствовать внука.)

Занавес

Часть вторая

Пустынен двор Калинкиных. Лишь топоры в бревне – четыре в ряд – ждут терпеливо своих хозяев...

В калитку виновато, старчески горбясь, входит Семён Саввич. Осторожно, точно боясь провалиться, движется вдоль ограды. В доме будто смерть ночевала. Старик заглянул в окно. За окном пискнул ребёнок... В горьких старческих морщинах взошла крохотная улыбка. Люди рождаются на свет. Но и гибнут они же. Тронув рукой стынущую чернь топора, старик воззвал к всевышнему.

Семён Саввич. Листья падают с тополя. Век их недолог. Люди-то разве листья? Продли ты их век, господи! Помоги не упасть до срока. Срок человеческий – от рождения до старости – тобой установлен. Надо ли его устригать? Сам же ты создал человека по образу и подобию. Не пужай его, не пужай! Болезни и засухи, потопы и войны... Войны! А человек для сотворения рождён... для хлебопашества! Неужто казнишь его за грех первородный? Прости, давно он искуплен. Всё испытала на земле женщина, созданная тобой из ребра Адамова. Рожает в муках, живёт в муках, помирает в муках. Хоть небольшую оставь отдушину: детей её сохрани. Им пашню свою обихаживать. Им баню достраивать. Топоры-то без плотников тоскуют! Сохрани, владыка, детей Анниных! А что ей из бед причитается, то мне переадресуй. На этом свете не успею долги вернуть – на том спросишь.

Входит Евсей.

Евсей. Милостей у творца выпрашиваешь? Глух старикан-то, глух как тетеря. Дед мой покойный ему молился, отец мозолей на лбу набил сот сто, не меньше. А я лба единого разу не перекрестил – и ничего... хе-хе... присутствую.

Семён Саввич. Чем хвалишься, ошибка господня! Я вот огонь и воду прошёл, а после них – медные трубы. И жив, жив, потому как встаю с именем бога и ложусь с его же именем.

Евсей. Лучше б старушонку себе подыскал, да с ней и ложился. Или на худой конец с именем пресвятой девы. Она это... она любит стареньких.

Семён Савич. Креста на тебе нет, безобразник!

Евсей. Кресты – вот, полны карманы. Для старух отлил по их просьбам. Хошь – и тебе отсыплю. (Пересыпает в ладонях оловянные крестики.) Рупь штука. И на каждом Христос. Стало быть, не он создатель-то. А я, я его создал. Вот и смекай, кому молишься.

Семён Саввич. Я не этому... Я – всевышнему, который держит нас в страхе и совести.

Евсей. Насчёт совести я, слышь, не в курсе. А в страхе меня война держит. Вот приступит сюда Гитлер, как на быков, ярмо накинет...

Семён Саввич. Не приступит! Ни в жизнь не приступит! Бог не допустит!

Евсей. Оставь! Бог-то рублёвый... для старушонок утеха.

Семён Саввич. Пёс! Пёс! Безобразник! Дождёшься – он тебя громовой стрелой. И следует, следует!

Евсей. Стрелой пущай в Гитлера. Кашу-то он заварил. А мы расхлёбывай.

Семён Саввич. И ты, и Гитлер – оба вы сукины дети! Ни стыда в вас, ни совести.

Евсей. Ну ты не равняй меня с тем Кощеем! У меня сын – красноармеец.

Семён Саввич. Сын – верно, сын не в тебя удался. А ты всё о шкуре своей болеешь. Тошно глядеть! Уходи. Могу до рукоприкладства дойти.

Евсей. В писании что сказано? «Возлюби ближнего...» и так дальше!..

Семён Саввич. Ты дальний мне, дальше преисподней. Сгинь с глаз, кипеть начинаю!

Евсей исчезает. Семён Саввич, остынув, поскрёбся в окошко.

Входит Тоня.

Тоня. Молчит?

Семён Саввич. Третий день не подаёт голоса. Худо, худо...

Тоня. Хуже этого, что ещё может случиться?

Семён Саввич. Ага, больше-то вроде нечему. Раньше – на войне и после – страха перед смертью не знал. Теперь вот боюсь. Лучших людей уносит... самых дорогих после твоих родителей. Помнишь их?

Тоня. Откуда? Я же грудняшкой была, когда они померли. Деда, ты не задумывайся, а? Мне жутко, когда люди задумываются.

Семён Саввич. Душа кровью сочится.

Появляется Анна. Она в