Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 156

– Чьи стада? – любопытствует Ремез.

– Тайши Балакая. И дальше его стада, и ещё дальше...

– Да что он, семь ртов имеет?

Пастухи невесело смеются: чудной русич, не понимает.

– Богатому сколь не дай, всё мало. У вас разве иначе?

– У нас? – Ремез наморщил лоб, стал прикидывать. – У нас по-другому.

– О, – с затаённой усмешкой кивают пастухи. – Выходит, бог вас отметил. Потому и глаза широкие.

Поняли, что соврал. А помалкивают. Лишь недоверчиво кивают. Другой бы обиделся – Ремез необидчив. И некогда обижаться. Ему ещё столько вёрст проплыть и проехать. Спешить надо, пока лето.

- Пешком ходишь... не джигит, что ли? Возьми коня, – предлагают пастухи, и внимательно смотрят, как он седлает каурого с белой чёлкой жеребца. Оседлал, не коснувшись стремени, пал в седло. Довольны:

– Джигит!

Конь норовистый, его руке послушен. Дал круг, другой, и, помахав новым знакомцам, устремился к дальним рубежам.

Снова степь, степь. Она разная, степь, и важно ничего не упустить, записать, нарисовать.

Лишь к вечеру вспомнил – два дня Сону не видел. Может, уж дальше её племя откочевало? Но стада-то отцовские...

Конь заржал, ему отозвался другой, который пасся у кривого озера. В озере кто-то плескался, фыркал. На берегу лежало зелёное платье, шальвары и знакомые розовые чувяки.

Сердце дрогнуло. Спешившись, Ремез спустил коня, разделся, неслышно нырнул и вынырнул под Соной. Она взвизгнула, рванулась прочь, но потеряв силы, обмякала и пошла ко дну.

– Сона! Солнышко! – выдернул её из воды, ласково успокаивал Ремез. – Не признала?

Она тряслась всем узеньким телом, захлёбывалась слезами.

- Думала, шайтан со дня вынырнул. Думала, заберёт к себе на дно, – прижимаясь к Ремезу, всхлипнула она.

– А я, пень дремучий, почудить хотел, – покаянно бормотал Ремез, в забытьи слишком крепко прижимая к себе Сону. Она уж не всхлипывала, дрожала теперь не боязливой, иной дрожью. Ремез и сам дрожал, как в ознобе, а вода, он с удивлением это обнаружил, была горяча, как в бане.

«Жар у меня, что ли?» – набрал воды в ладошку, плеснул в лицо. – Нет, точно, тёплая!»

– Погоди, горлица моя чистая! – отпустив Сону, Ремез нырнул и долго загребал вниз. Уж задыхался, когда добрался до дна. Дно было гранитное, в провалах и трещинах. А вот и жерло, напоминающее барсучью нору. Из него бил горячий источник. Ремез слыхал от отца про такие источники, сам видел на реке Ук, но тогда не задумывался, откуда они берутся. Сейчас решил: «Там, верно, костёр пылает... Река подземная над им текёт, греется, а где есть норки, по тем норкам тёплые родники бьют...».

Сидел бы ещё на дне у жаркого жерла, да виски заломило, носом хлынула кровь.

Вынырнул. Сона опять ревёт.

– Бросил меня... сам к царю водяному уплыл, к дочерям его... – смывая кровь с лица Ремеза, бормотала Сона.

– Нет там никакого царя! И дочерей его не видел!

– Есть, есть! Мне тётка Аткуль говорила! Красивые, с зелёными волосами. Они и нос тебе в кровь разбили...

– Кровь от натуги пошла. А девок подводных нету. Да ежели и есть, дак ты всё одно их милей! – И он стиснул её, затрепетавшее тело Сони показалось ему теплей, чем озёрная вода...

Одумались на берегу.

– Отец убьёт меня... или острижёт наголо и в степь прогонит. Обещал в жёны Чингизу, киргиз богатый...

– Не убьёт! Не отдам! Моя будешь!

– Я шайтана видела, – наморщив лоб, шепнула Сона. Глаза лукаво сощурились. – Шайтан сапоги тебе принёс.

– Ой, славный шайтан! Ой, добрый! – Ремез натянул сапоги, притопнул и вдруг встревоженно уставился на угор, с которого разъярённые летели с гиканьем всадники. Впереди Балакай.

– На коня, Сона! На кон-оняя! – кое-как натянув на неё платьишко, Ремез кинул её в седло, вскочил сам, и кони с места рванули.

Добрые кони, быстрые кони! Однако стрелы калмыцкие быстрее. Первая догнала Сону, впилась между лопаток. Что-то сказать хотела Сона, но лишь шевельнула губами. Глаза закрылись. Ремез вырвал её из седла, обмякшую, уже призванную аллахом, яростно взревел, сознавая, что вернуть любимую из того мира невозможно.

– Сона, Солнышко!

А Балакай настигал.

– Уби-или, дьяволы! Уби-илии! – рыдал Ремез. Рядом летела гнедая сонина кобылица, не хотела отставать от каурого.

– Аааа! – Ремез дёрнулся от жёсткой боли в ноге, подхватил на скаку. – Не удержать... паду...

Собравшись с силами, кинул её в Ишим. Волны подхватили лёгкое тело, понесли, убаюкав, спрятали от чужих и недобрых глаз, но от Ремеза не спрятали. После он это место на карте назовёт Сониной зыбкой.

А пока летит прочь от погони. К седлу приторочен кошель с чертежами, в правой ноге, доставляя нечеловеческие муки, качается стрела...

Любил дорогу Ремез. Успокаивала она, учила видеть и думать. То бесконечной казалась, и тогда хотелось спешить, и он спешил, торопя своих спутников, то вдруг обрывалась где-нибудь у реки, неожиданно, как неожиданно обрывается жизнь, а за рекою снова взбиралась на косогоры, сбегала в лощины.

«Бродяжка! – следя