Лев Овалов - Болтовня Страница 17

До чего договорились ребята! Откуда мысли такие в голову лезут? Вот я вас, сукиных детей!..

- Это вы-то - Жаренов с Жоржиком - хозяева будете? - спрашиваю я разговорщиков. - Хозяева: один пьяница, а другой "жоржик".

- Как ты сказал? - гневно закричал на меня Борохович.

Со стула нетерпеливо вскочил Алексей Алексеевич Костомаров - метранпаж и честный партиец - и закричал:

- Кого, ребята, слушаете? Жаренов из партии выгнан? Выгнан. За хорошее партийный билет не отнимут. Мало Жаренов хамил, что ли? А вы его слушаете. И Жоржику не сегодня завтра лететь из комсомола. Слушатели! Они вам Советскую власть предложат свалить, вы тоже слушать будете?

- Зачем слушать, и мы говорить начнем, - отозвался Андриевич.

Климов размахнулся, стукнул кулаком по стене, провел пятерней под носом и обругал Андриевича:

- Тут, брат, не говорить: бить надо.

Жаренов замахал рукой:

- Потише!

- Нет, не тише! Нынче спешить надо! - закричал Климов еще громче.

- Какой нашелся!

- Заворачивай, заворачивай в сторону!

- Вот в морду тебе и заверну!

- А это видели?

Борохович сложил из трех пальцев комбинацию.

А Мишка Якушин схватил со стола линейку да как бахнет Бороховича по руке.

Жоржик взвыл.

Его попробовал перекричать Костомаров.

- Не слушайте бузотеров, ребята! Они наговорят себе на голову... Пошли по домам!..

- Требуем прибавки! - завопил Жаренов. - Кто со мной?

К нему пододвинулись Жоржик и Костарев - встали они втроем в углу и вызывающе посмотрели на нас.

Костомаров усмехнулся и внятно произнес:

- Бузбюро. Как есть бузбюро.

- Бюро? Где? - вдруг послышался голос нашего тихого предзавкома Шипулина.

Он стоял на пороге, держа в руке разбухший порыжевший портфель.

- Какое бюро? - еще раз просительно обратился он к ребятам.

- Бузотерское, - насмешливо объяснил ему Климов.

- Шутите? - вежливо и робко усмехнулся Шипулин, подошел к столу и начал копаться в ворохе выцветших бумажек.

- С какой стати шутить? Это ты только шутками занимаешься, - ответил Костомаров.

- То есть как шутками? - обиделся Шипулин.

- А так, - объяснил ему Костомаров. - Делом ты не занимаешься.

Костомаров говорил правду. Шипулин был человек тихни, недалекий, неприметный. Уважением среди рабочих не пользовался и держался на своем месте только благодаря Кукушке, у которого находился в полном подчинении.

- Как тебе не грешно, - беззлобно обратился Шипулин к Костомарову. Ведь я занят круглые сутки.

- Да чем ты занят - заседаниями? - засмеялся Костомаров. - В понедельник у тебя было что?

- В понедельник? - задумался Шипулин. - Бюро кассы взаимопомощи, правление клуба, ячейка Осоавиахима, партийное собрание...

- Во вторник?

- Во вторник? Культурно-бытовая комиссия, комиссия по работе с отпускниками, делегатское собрание...

- В среду?

- Кружок текущей политики, завком, культкомиссия, производственная комиссия да еще открытое партийное собрание...

- А в четверг?

- Библиотечная комиссия, редколлегия стенгазеты и производственное собрание...

- В пятницу?

- В пятницу? В пятницу пустяки. Собрание уполномоченных по профлинии, заседание в культотделе да собрание рабочей молодежи.

- Суббота?

- Только бюро ячейки и шефское общество, даже в баню успел сходить.

- А в воскресенье что делал?

- На собраниях был. Утром собрание уполномоченных кооперации, а вечером собрание членов клуба... Да ты не думай, я на художественную часть не остался - ушел домой газеты читать.

- Какие газеты? - спросил Костомаров.

- За неделю газеты, по будням времени нет, - скромно ответил Шипулин.

Этот разговор шел при всех, и я не знал, то ли смеяться над подковырками Костомарова, то ли жалеть Шипулина.

Помаленечку все разошлись.

Ко мне с Климовым подошел Якушин.

- В клуб не пойдете? - пригласил он нас.

- А для чего идти-то? Не видали мы, как цыганочку пляшут? - сурово отозвался Климов.

- Уж мы лучше в пивнушку, - согласился с ним я.

На лестнице нам встретилась прежняя тройка - Жаренов, Жоржик и Витька.

- Пошли против своего... - злобно упрекнул нас Жаренов.

Климов резко обернулся, смерил взглядом всю троицу и докончил:

- Своего дерьма!

* * *

Лампочка скупо мигала под потолком. Глухая черная ночь обволакивала типографию.

Лестницы падают вниз, лестницы несутся вверх - типография живет.

Ночь. Идут годы. Часы отсчитывают секунды, годы проваливаются в прошлое. Еще одна ночь у реала.

Последняя ночь.

Недалеко от меня Климов: завтра, сосед, мы пожмем друг другу руки простимся. Сзади меня Андриевич беседует с Якушиным: им попался трудный набор - таблицы. Тискает сегодня Архипка. Не придется тебе, брат, прописные мне подавать. Дежурный метранпаж Костомаров безучастно следит за версткой.

Мне холодно. Впервые на работе мои плечи пронизывает озноб.

И тишина. Почему тишина? Почему никто не звонит? Или мы растеряли все слова?

Последняя ночь. Завтра расчет, прощанье, пенсия: грызня со старухой, жилищное строительство, увиливание Валентины от стариковских расспросов... Скука!

Я бросил верстатку, вышел на лестницу, поглядел вниз, в пролет. Бездонный квадратный мрак не обещал жизни.

Я рванул дверь наборной, она широко распахнулась, звякнуло выпавшее стекло.

Мои сверстники и ученики, склонившиеся над кассами в грязных синих халатах, напоминали слабых синих воробьев, жадно клевавших тяжелые свинцовые буквы.

- Стой! - закричал я хриплым голосом. - Бросай работу!

- О чем разговор, Морозов? - удивленно поворачиваясь, спросил Костомаров.

- О смерти, - рассудительно ответил я.

Наборщики подошли ко мне. Я знал: скажи одно слово неправильно - меня засмеют. Надо было рубить так, чтобы каждый почувствовал на губах вкус крови.

- Вас губят, ребята, - начал я. - Вас губят, и я могу это доказать. Четыре десятка лет простоял я у реала и за все эти годы ни разу не обманул своего брата по работе...

- Что тебе нужно? - грубо крикнул Якушин.

- Мне нужно, чтобы меня слышала типография. Вас, ребята, хотят пустить по миру, а типографию уничтожить. Хотят уничтожить типографию... Я могу это доказать.

- Так говори, Морозов, говори до конца, я принимаю на себя ответственность за прогул, - раздельно произнес Костомаров глухим голосом.

- Нет! Пусть меня слышат все. Вся типография! Идем в ротационное! крикнул я, выскочил за дверь и побежал вниз по лестнице.

За мной бежала только неслышная моя тень, кривляясь на стене с непонятными ужимками.

Минута прошла - я бежал один. Вдруг лестница наполнилась грохотом наборное отделение, выкрикивая ругательства, догоняло меня.

Я уверен - такой поступок был возможен только в нашей типографии: расхлябанность, отсутствие дисциплины, попустительство администрации привели к тому, что целый цех разом бросил работу и побежал слушать старого сумасброда.

В ротационном отделении нас встретил густой заливистый храп.

Под столами, на ролях, в кучах срыва валяются люди.

Нельзя швыряться людьми. Работа в ротационном отделении начинается в три часа ночи, и семьдесят рабочих, приехавших с последним трамваем, досыпают два часа у машин.

- Приятели, вставай! Типография пропадает! - истошным голосом вопит Андриевич.

- Что пропадает?

- Где?

Печатники поднимаются и удивленно смотрят на наборщиков.

- Морозов скажет! - кричит Якушин. - Айда, Петрович, за котельщиками!

Вдвоем с Мишкой мы несемся в котельную. Там плеск - воды по колено и ругань.

- Ребята, наверх, в ротационную! - орет в дверях Мишка.

Мы поворачиваемся и торопимся обратно.

Ого! Да здесь собралась половина типографии. Мы поговорим, и кому-то станет жарко.

Слабый свет пробегает по лицам мигающими тенями - тревога, беспокойство, усталость, - спокойных лиц нет.

Климов поднимает грязную волосатую руку, угрожающе помахивает ею в воздухе и кричит:

- Слово предоставляется товарищу Владимиру Петровичу Морозову.

Я чувствую на себе пристальный горящий взгляд. Вглядываюсь. Костомаров смотрит на меня жесткими, настороженными глазами, потом складывает руки рупором у рта и кричит:

- Не проштрафись, старина!

И я заговорил.

- Эй, долго вы намерены прятать свои носы в воротники?

- Какие носы? Не мели чепухи!

- Типографию собираются прикрывать. Не слышали, голубчики, такой шутки?

Тревожные вопросы посыпались и забарабанили по мне, точно я тряс урожайную яблоню.

- Кто закрывает?

- Почему?

- Довели!

Вода в котле закипела. Надо осторожно приподнять крышку и дать улетучиться лишнему пару.

- Про сокращение слышали?

Все молчали.

- Пусть будет вам ведомо: сокращение - только начало. Типография умирает. Эй, наборщики, набор хорош?

- К ядреной матери! - дружным ревом ответили они.

- Эй, печатники, печать хороша?

- К ядреной матери! - согласились они с наборщиками.