Один день ясного неба - Леони Росс Страница 17

А он не понял. Он молча уставился на темные веснушки на ее шее. В верхней части ее грудей виднелись тонкие морщинки, и он подумал, видел ли их еще кто-нибудь, кроме него.

— Я…

— Да?

— Я не понимаю, чего ты хочешь.

Она вздохнула с досадой, махнула на него рукой и выбросила огрызок луковицы в кусты.

— Сядь рядом со мной, мальчик, или не садись. Мне все равно.

— Да?

— Да.

Он, пошатываясь, зашагал прочь. Обернулся на ходу:

— Но вы же сами сказали…

Она пожала плечами:

— Я соврала. Ты первый щенок, который может сам набраться храбрости.

Ходили слухи, будто Дез’ре выбрала себе на островах архипелага шестнадцать аколитов-учеников первой степени — куда больше обычного. Пятеро были с Мертвых островов — пятеро! Это было неслыханно — даже неприкаянным предлагалась возможность быть учеником. Люди недовольно роптали.

Но они стали избранными. Ведь решения были продиктованы ей богами.

Аколиты год жили рядом с ведуньями, овладевая основными поварскими навыками, прежде чем начать работать на кухнях в разных местах архипелага. Потом еще четыре года они мыли посуду, скребли полы, обслуживали столики, ухаживали за животными, им доверялось готовить еду — сначала из залежалых, а затем и из свежих продуктов. И никто не сообщал посетителям, что им приносили воду и убирали со стола молоденькие помощники радетельницы, которым она устроила проверку. Да и ресторанные повара, у кого они были на побегушках, едва ли об этом догадывались.

Как утверждали ведуньи, унижение — важная часть обучения.

За все время обучения он встретил не больше семи своих соперников, а работал бок о бок с четырьмя. Из них он подружился только с Энтали, родившейся с тремя ягодицами, с ней его не раз назначали на одни и те же кухни. Он был всем доволен: юный, сильный, смирный. Буду хранить спокойствие, решил он, что бы ни вышло. В ресторане он всегда чувствовал себя на месте, лавируя между столиками, наблюдая за тем, как едоки отправляли в рот первый кусок или первую ложку, улыбаясь, видя, что они счастливы и чувствуют себя как дома.

Он не забыл Дез’ре — да и как он мог, если все вокруг только о ней и шептались, но старался не думать ни о радетельнице, ни о том будущем дне, когда она вклинится в их дуэт и прогонит большеглазую оборвашку, которая все это время трудилась наравне с ним. И однажды днем она пришла: без помпы, без предупреждения. Он оторвал взгляд от сковородки со шкварчавшим чесноком и заметил ее: она стояла, облокотившись о кухонную стойку, и наблюдала, а у нее за спиной замерли трясшаяся от страха Энтали и шеф-повар Моррис с льстивой улыбкой. Этот Моррис, когда Завьер впервые вошел в ресторан, насмешливо бросил: «Ты? Слишком тощий и тихий, чтобы стать радетелем, мальчик!»

Дез’ре поманила его пальцем.

— Подойди-ка!

Он услышал, как судорожно вздохнула Энтали и мочки ее ушей встревоженно зазвенели.

Дез’ре взглянула на нее.

— И ты тоже. Ты великолепна!

— Я? — пискнула Энтали.

— Мы сейчас совершим обход.

Все трое стремительно вышли, миновав вспотевшего Морриса. Завьер ликовал, его не смущали даже липкие от чеснока пальцы. Когда они вышли наружу, Дез’ре настояла, чтобы он обтер пальцы о ее юбку. Энтали округлила глаза. Завьер попытался было возразить.

— Зачем?

— Затем, что я так сказала, мальчик! — Она словно помолодела. Она даже имени его не знала.

Ему запомнился удивительный знойный день, когда она собрала шестерых, у кого, по ее мнению, был шанс. Трое юношей, три девушки. Завьер и Энтали. Доминик и Персемони. Мартин и Сиси. Ночью он громко произносил эти имена, точно короткую считалку. Кто же из них? Кому было суждено, кто был особенным, кому удастся выделиться и по каким причинам? Они вступили в эту проверку, зная, что любой из их поколения может стать избранным. И теперь избранным мог стать один из шестерых.

Может быть, это он? Но он не считал себя исключительным, как бы им ни восторгалась мать.

Дез’ре заставила их бродить по архипелагу целый день.

— Мы должны быть в гуще людей, — объясняла она. — Должны стать для них песней. Напоминанием о том, что боги их не оставили, что они не спят.

Они заходили в небольшие поселки Баттизьена, церемонно шествовали по улицам — Радетельница пришла к нам! — Дез’ре хватала женщин за локти и врывалась в их дома: «ПОКАЖИТЕ МНЕ ВАШИХ ЖЕНЩИН!» Она отпихивала в сторону мужчин, которые кичливо выпячивали грудь и прикрывали промежность, а она им: «Нечего тыкать в меня грудью, парень, ты же знаешь, моя-то получше будет. ПОКАЖИТЕ МНЕ ВАШИХ ЖЕНЩИН!» С этими словами она расшвыривала детишек и коз и внезапно останавливалась в дверях какой-нибудь убогой кухни.

— Ну, сестрица, что ты тут готовишь вкусненькое?

Потом она стирала с губ крошки банановой запеканки — что-то вроде маисового пудинга, совала ложку в кипящую кастрюльку, проделывая все это с бесстыдными ужимками и улюлюканьем. Но как же домохозяйки ее обожали! Они обменивались с ней шуточками и поддакивали. А он безмятежно стоял позади толпы, возвышаясь над всеми и наблюдая, как люди возбужденно взмахивали кулаками и радовались визиту радетельницы. Энтали наконец-то отошла от первоначального шока и даже осмелилась весело хлопнуть его по спине. А он попытался улыбнуться в ответ, хотя на душе у него было совсем невесело. И вот таким тебе придется когда-нибудь стать? Как Дез’ре, которая раздавала указания направо и налево, а потом поманила бородатого красавчика Доминика, который не забыл захватить свои ножи, и представила его всем: «Вот глядите, это мой аколит, у него уверенная рука!» При этом блудливо подмигнула. А Доминик игриво осклабился. И с чего это он так осмелел?

Дез’ре кокетливо прошептала:

— Сестрица, покажи-ка мне, как ты умудряешься так мелко размалывать перец, да как быстро ты это делаешь, а, девочка?

И все это время ее юркие пальцы залезали то в одну кастрюлю, то в другую, и — опля! — в мгновение ока в меню Дез’ре появлялся новый вкус или новое блюдо.

Она была искусной воровкой.

Люди прекрасно знали все эти байки. О радетелях, которые готовили еду не из любви или ради славы, а ради выгоды и из гордыни. Каждый приносил свои грехи к себе на кухню.

Только не он.

Когда много лет спустя его стали называть радетелем, он каждый месяц совершал обход, выбираясь из дома по наущению Найи, чувствуя, будто слово «радетель» выбито на его спине как тавро, как свербящая рана. Но теперь, конечно, он был куда увереннее в