Рассказы дяди Миши, одессита - Вадим Алексеевич Чирков Страница 17

Дядимишин глубокий вздох сказал больше, чем слова.

— После шести начиналась настоящая жизнь. Мужское население города, серьезное — я имею в виду возраст царя Соломона или чуть меньше — собиралось в кучки: кто за пивом, кто за домино, кто за картами, кто отправлялся в гости посмотреть телевизор, кто накрывал стол у себя — и какие тут и там по временам зачинались разговоры!

Главное — нам было о чем поговорить. Советская власть, кроме свободного времени, давала еще пищу для размышления. Нам было что сопоставлять (наверно, в этом был идеологический ее просчет). Давайте вместе вспомним то, к примеру, что будило наше воображение. Возьмем самое простое, возьмем то, что мозолило всем глаза с утра до ночи. Возьмем плакаты. Обещания и призывы партии.

Вот они: "Наше поколение будет жить при коммунизме!". Согласитесь: хорошая тема для раздумья. "Через двадцать лет каждая советская семья будет иметь отдельную квартиру!". Кха-кха… "Удвой удой, утрой удой — не то пойдешь ты на убой!". Прямо не ферма, а НКВД! "Совесть — лучший контролер". Пусть сперва кто-нибудь скажет мне, что такое совесть при социализме. Вот где тема для разговора! "Повернем социализм лицом к трудящимся!". Интересно, а каким местом он был повернут к нам до этого призыва? А "Экономика должна быть экономной"? Или совсем уж загадочный: "Сделал сам — помоги другому!"

Правда, эти афоризмы будят мысль?

В какие глубины, сопоставляя то и се, опускались собеседники, на какие, горячась, взбирались высоты! Там, за пивным столом, спорили канты, фейербахи и гегели!

А какие анекдоты всесоюзного значения выставлялись в ответ на призывы! И про портрет Пушкина в кабинете КГБ, и про Эйзенхауэра, который был виноват в том, что в Советском Союзе нет сливочного масла, и про очередь "за Драйзером", и про "другой глобус", и про новое в физике: когда стук доходит быстрее, чем звук…

Анекдоты — это были те таблетки, которыми мы лечились от ненормального состояния.

Американские мыслители с их "I am sorry" нам в подметки не годились, тем более, что они мыслили только за деньги и лишь в световой день, то есть от и до, а мы — за голый интерес и что называется до хрипоты, до собачьего лая. До момента истины…

Дядя Миша замолчал, отдышался…

— Где сейчас эти наши философы? — вопросил он и поднял руки. — Где эти изощренные умы? Где оголтелые спорщики и авторы уникальных на ту пору афоризмов? Помните этот: "Мы живем в стране, где все явное рано или поздно становится тайным?". Или "Коммунизм минус электрификация всей страны"?

Так где сейчас эти философы? Они сидят на бордвоке на Брайтоне, они примолкли или уж вовсе замолчали. Им не о чем поговорить! Им не обо что острить мозги! Подчас они все же перебрасываются парой-другой слов, а то и фразой — но что она стоит по сравнению с когдатошней!

Ничто уже не будит их воображения, разве что большой плакат: "Может ли настоящий еврей верить в Иисуса Христа?..", да и то ненадолго: за живое он не задевает; где Рим, как говорят, а где Крым?

Они сидят лицом к океану (за спиной у них вывески ресторанов и кафе) и смотрят, смотрят… Но перед ними лишь вода, чайки, волны; вода, чайки, волны…

Снова минута молчания.

— А что представляет собой наша смена? Она погибла. — Судя по виду, дядя Миша сокрушен. — Какая философия? Какие глубины? Какие высоты?

Нашей смене и не до споров, и у нее нет на них времени.

Когда случается вечеринка, они сидят с осовелыми глазами и коли выпьют стопку, то либо ложатся спать в соседней комнате, либо спешат сесть в машину и уехать спать домой. Про чтение нечего говорить, даже Маринина им не под силу.

А если старики вдруг под рюмку разойдутся и начнут сыпать анекдотами, мололдежь вытаращивает глаза: вот, мол, как, оказывается, жили люди!

Нашей смене не до споров. Да и о чем спорить? Здесь все ясно: вкалывай и сопи, как говорится, в две дырки. Зарабатывай деньги. На собственный дом, на неделю в Гавайях, на образование детей, на обеспеченную старость. Вот уж тогда поговорим: "I am sorry, I am sorry!". И какой американец, скажите, догадается повесить на видном месте хватающий за душу плакат: "Остановись и подумай — все ли ты сделал для процветания капитализма?".

Короче говоря, нам некому доверить свой багаж, свою инерцию, свой в конце концов уровень. А ведь мы уходим, уходим…. как пароход от причала, а там где он кинет якорь, наши способности уже, наверно, не пригодятся…

Правда, какая-то надежда остается. Появился уже один, туманного свойства призыв: "Every breath counts. Save the air!". Он заставляет мысль хоть как-то шевельнуться. Может, не все потеряно?

Но для осознания глубинного смысла таких вещей, — они ведь еще будут, -

требуется свободное время. Где его взять?! А где взять любопытство?

— Дядя Миша, — осторожно заметил я, — а может, молодежь не так уж безнадежна? Может, она возродится?

— Вообще-то я думаю, — кажется, старик подводил итог своему запальчивому монологу, — что иногда, а возможно, и зачастую ум начинается со столкновения с глупостью. Если он ее осознает и оттолкнется, отпрыгнет от нее, отскочит — значит, как говаривал Горбачев, процесс пошел. Так на что же нам с вами остается надеяться? Ну, догадаетесь сами?

— Я догадался, дядя Миша. Полагаю, что этого добра достаточно в любой стране.

ГРЕШНИК ДЯДЯ МИША

Был дядя Миша на этот раз грустный.

— Бессонница, — сразу объяснился он, — потом сон-полусон. В этом полусне такое может пригрезиться! Мне и пригрезилось. Спросите, о чем, — скажу: о грехах

— Какие из нас грешники, дядя Миша! Грех будет — судить нас. Грех и вечное покаяние.

— Оно, конечно, так, — вздохнул старик. — Но один грех на мне точно есть. Серьезный — несерьезный, не знаю. Это уж как там, — он показал наверх, где медленно тащился через треть неба тяжелый американский самолет, — это уж как там посмотрят. У них, может, как у нас: сегодня это главное, завтра — то.

Дяде Мише надо было поделиться; возможно, он надеялся, что то ли сам, раскладывая тему по полочкам, найдет нужный ответ, то ли я что-то полезное подскажу.

— Слушаю, дядя Миша, — произнес я сигнальную фразу и устроился поудобнее.

— Пусть это будет через 120 лет… — начал он. — Через 120 лет мой хороший знакомый все равно предстанет перед Страшным Судом, ему сейчас под