Рассказы дяди Миши, одессита - Вадим Алексеевич Чирков Страница 18

Когда мой знакомый предстанет перед Богом, Тот в мгновение ока разглядит в нем следы свинины, которую он съел 40, предположим, лет назад.

— Ага, — скажет Бог, — октября, 17 дня 1995 года ты ел богопротивную свинину! Знаешь ли ты, что тебе за это гореть, человече? Но Мне известно, что ел ты ее по неведению. Кто же подбил тебя на это преступление? Я, понятно, зрю этого человека, как вот тебя, но мне хочется, чтобы ты сам назвал его имя.

Вокруг будут блистать молнии, слева небо будет красно и багрово — над Адом, и оттуда будут доноситься шум и вопли, как со стадиона, когда там идет ответственный футбольный матч, а справа будет зелено, голубо и покойно — над Раем, и оттуда будет слышен только шум водопада, такого, как Ниагарский.

— В этот день… — будет вспоминать несчастный, — кажется… я был… на дне рождения… у Миши Топоровского… заскочил к нему поздравить… Мы ели фаршированные перцы… Он знал, что я соблюдаю кашрут… не может быть, чтобы он подсунул мне свинину!

— Так, так, — скажет Бог, — значит, ты признаешься. Хотя следы ее говорят сами за себя. Из 10000 лет, которые ты должен провести на огне, я, может, вычту какой-то малый процент за добровольное признание. Иди, Отведавший свинины, налево, вон к тем широким воротам, а дальше тебя поведут.

И Бог крикнет прислужникам:

— Позовите пред Мои грозные очи грешника Мишу Топоровского, которого в последние его годы звали по-свойски дядей Мишей и который языка своего, сидя в парке Кольберта, что в Нью Йорке, США, далеко от земли обетованной, не сдерживал!

И я, выдернутый неизвестно откуда, предстану перед Господом. Может быть, я буду сбивать с себя там и сям адский огонь, а может, и буду излучать сияние, как стоваттная лампочка.

— Рассказывай Мне сразу о фаршированных перцах и о свинине, с коей вы мешали говяжий фарш, нарушая мой завет, мало того — вы попотчевали богомерзкой этой едой приятеля своего, соблюдающего строгий кашрут, Моню, чем навлекли на него адские муки на протяжении 10000 лет без какой-то мелочи.

К тому времени я, наверно, уже забуду вкус еды и потому отвечу Богу так:

— Если у Тебя, Господь, есть время, я все Тебе расскажу. Но имей в виду: перцы — это не яичница, о них нужно рассказывать с толком.

— Имеется у Меня завалявшаяся пара столетий, коли ты уложишься…

— Я постараюсь, Господи, хоть и рассказ мой будет грешить подробностями.

— Подробности не грешны, а благостны для Моего слуха, Михаил. Должен же Я в конце концов знать, как изворачивается человек, приходя к греху. Говори!

Бога, я, разумеется, не видел, только какое-то Колыхание, как нагретый воздух от земли, было передо мной, голос же Его слышал, а по кряхтению понял, что Он устраивает Свое Колыхание поудобнее.

— Мне 17 октября 1995 года (извини за это летоисчисление, я от него еще не отвык) должно было исполниться 70 лет. Жена моя, Мария, знала, что больше всего из кушаний я люблю фаршированные перцы. В Одессе, кстати, ими пахнет в конце лета и осенью через дом. А как пахнет иная одесская улица, Ты знаешь, Господь?

— Я вижу, ты заговариваешь мне зубы…

Я тут промолчал, потому что попытался представить, как должны выглядеть Его зубы.

— По иной улице идешь, как по выставке запахов. Тут — лук и мясо на сковородке. Тут — уже разливают по тарелкам уху, и из окна пахнет и свежевареной рыбой, и перцем, и лавровым листом… Там вон шкварятся на постном масле бычки, обваленные в золотистой уже муке. Там — голубцы выпускают пар из казана и пар этот разносится по всей улице… Здесь — подходишь к окну — с красных перцев, уже запеченных в духовке, сдирают шкурку, укладывают на тарелку, посыпают толченым чесноком и поливают уксусом… А за моим окном, Господи, пыхают на огне фаршированные перцы. Ведаешь ли Ты, как их готовят по-настоящему?

— Если только это входит в твою оправдательную речь, рассказывай.

— Ах как их готовят!.. Мария идет на Привоз, он у нас под боком, и ходит по рядам, выбирая перцы. Они должны быть один к одному: упругие, с одинаковым глянцем, похожие на бочоночки, с кисточкой, как на шапочке гнома. Они должны пахнуть утренним — когда все запахи восстановились — огородом, и капельки росы должны на них посверкивать…

— Да ты прямо чревоугодник, Михаил! Насчет поста ты бы так пылко не говорил. Грешник, ей-ей, грешник!

— Жизнь на земле коротка, Господи, а если на ней еще и поститься… — Этого я не скажу, конечно, но об этом, должно быть, подумаю.

— Ладно, продолжай… — предложит мне, вдруг замолчавшему, Господь.

— Так вот, Боже. У Марии в ее годы сил уже нет, но торгуется она как молодая. Баба за прилавком — она будто сама выросла на грядке и ее пора уже, румяную, срывать со стебля… заламывает за выбранные Марией перцы такие деньги… А язык у нее такой… И у них начинается прекрасный разговор, Ты, Господи, здесь такого никогда не услышишь. И раз у Тебя есть пара столетий, удели мне с десяток минут! Привоз этого стоит.

— Очаг грехопадений… — проворчит Колыхание. — Говори.

— "Это ж не перцы, это ж лялечки! — будет кричать тетка с перцами. — Я с них пыль сдувала, пока они росли! А воды сколько из колодца достато и на них вылито!.." "Воду тебе с неба в это лето лили. Смотрите на нее! Она за какие-то недоростки, что их можно давать детям, как соски, хочет пять, когда цена им три, а то и меньше!" "Ратуйте, люди! Вы их хотите у меня задурно* взять! У вас в сумке пистолет, чи шо?" "А что это за капочка? И вот еще! Они ж у тебя рябые, как Сталин! Три — и ни копейки больше!" "Три! За три идите купите себе семочек и лузгайте на здоровля, сидя на крылечке! А это — перцы. Муж на порох и на дробь, чтобы их стеречь, больше потратил! А пока купував, да тарабанил про воров со Степой, они выдудлили два литра бурячного самогона! А она говорит — три!"

— Нельзя ли покороче? — спросит, конечно, Господь. — Мне здесь, на Страшном Суде только ваших дрязг не хватает! Это тебе не парк