Никто не знает Сашу - Константин Потапов Страница 17

И тут он как затягивает. Как затягивает. Как с языка. Про типа малыша. Про Марусю. Про все. Как я всё для неё. Всё отдал бы. Жанна – так. Марусе – отдал бы. Я ей всё отдал, Марусе, а она со мной так. Зачем она так со мной, когда я ей всё отдал. А он тянет это из меня – я отдал тебе всё, а я понимаю, что я – не отдал. Я не сделал нихуя для Маруси-то. Что всё, что я сделал для Маруси – нихуя. Всё, что я сделал для Маруси – всё хуйня, хуйня из-под ногтей, надо больше, больше для неё сделать, это же Маруся, а он из меня это прям и тянет, а больше я и не умею, я и так всё отдал, а он сука тянет и тянет и юность свою разбитную Марусе отдал неоглядную он тянет и стеклянный уют рюмочек он тянет а она готова от меня типа малыша хотя я и не сделал нихуя хоть и отдал ей всё и всё это так внутри и шевелится тянет понимаешь вот как в детстве мне отец Высоцкого включал и я стоял и у меня мурашки и все зимы и бухачи и как мы любились с Марусей и он тянет и я вот-вот кончусь как отец угорел по пьяни а он тянет не переставая как будто идёшь один в новогоднее утро почти протрезвевший и ветер с реки и в квартире тихо и все спят и зима и пустой перрон и поезд едет и в окнах город из которого навсегда хотя я никогда из города навсегда но он тянул я прям тогда а он пел и пел и я так и застыл так и застыл как будто до сих пор там стою и слушаю…

13. Саша Даль. Бык.

Он хотел сегодня спеть им новые, но теперь было всё равно. Перед ним был бык. И быка надо было заколоть. Заманить и заколоть. И Саша затянул – я отдал тебе всё. И бык замер. На полпути к столику. Огромные плечи поднялись со вздохом и медленно опустились. Бык развернулся. Он стоял и слушал. Песня была и мулетой, и шпагой. И Саша вонзал её – строку за строкой – в кирпичное сердце быка, под восхищёнными взглядами зрительниц.

Саша попал. Саша всё правильно считал в его глазках. Мрачное, нехорошое, беспомощное. Теперь надо вести по этой тропинке. Без права на промах. Каждая должна попадать. И попадала. «Паруса» он слушал вообще, как надо – не дыша. И пока он не выдохнул, Саша, даже не дав ему прохлопаться, ударил шальной блюзовой «Последней». Как ладонью – наотмашь. Голова Быка откинулась. Тело быка вздрогнуло. Спохватившись, изогнулся набок, в карман – за телефоном. Наивный. Хочет поймать чудо. Зафиксировать свою гибель. Брюнетка уже летела к нему.

– Витя! Что за хуйня?! – Увесистое мартышечье лицо переломлено обидой.

– Дай послушать

– Вить. Ты чё. Ты за женщину свою, или за этого мудака?!

– Дай послушать. Душевно…

Развернулась и, стуча каблуками, ушла в соседний зал. Ёжик потянулась за ней. Картошка в недоумении оглядывался.

…он нащупал в Быке этот нерв и предельно бил в него. После «Последней» он, конечно, спел «К тебе». Эту порывистую, юную, с надеждой. Бык опустил телефон, снимая пол. Бык стоял как надо, ноги квадратом, всё по Хемингуэю. И сразу после надежды Саша резко ушёл в сторону, взмахнул грифом, красной подкладкой и заиграл ему «Дурачка». С лирики в русскую тоску. Это был самый опасный манёвр, где он мог его потерять, просчитаться. Но Саша всегда хорошо чувствовал другого, свои песни в другом, несмотря на стенку аквариума между ним и миром. Он знал, кому какая зайдёт. Поворот удался. От «Дурачка» у Быка перехватило дыхание. Шпага вошла быку аккурат промеж тугих лопаток. Всё. Всё. Это не было концертом. Это больше не было танго дешёвой шлюхи – коррида, танго для одного, приватный танец, что угодно. Его зрительницы больше не были с ним. Они наблюдали со стороны, выключились. Переживали, как справится их герой.

В один момент он чуть не сбился. Показалось, что среди зрительниц сидит Ксюша. Он знал, что это невозможно. Такое иногда бывает. Видишь в зале тех, кого нет. Саша прикрыл глаза. Он пел и пел, не для них, для быка. Лишь к концу концерта они стали потихоньку проваливаться в его спираль. В его танго. Но всех захватить он так и не смог. Дешёвая шлюха.

Он закончил, быстро встал, с треском оторвал гитару от провода и…

– Парниш, слушай, ну прям. Спасибо. От души.

– Пожалуйста.

– Слушай, а есть диски.

– Четыреста рублей.

– А там есть это, про отдал?

– Есть.

– А подпишешь Марусе? – беспомощные, поверженные глазки. С теплом, с испугом.

Саша смотрел, не отрываясь. Урод. Саша не выдержал. Улыбнулся в ответ. Молнией чиркнул по диску, кивнул подходящим поклонницам, мол, пять минут и сбежал в гримёрку, чтобы не выслушивать, как в Сашином геройстве они убеждали бы больше себя, чем его. Он просидел, запершись тридцать минут, ожидая пока все разойдутся, не отзываясь на стук. Он чуть не опоздал на поезд. Забрал у бармена мятую не пересчитанную стопку, пошёл к выходу. Когда пересекал зал, битком заполненный новой публикой, увидел танцующую у стены Брюнетку. Она была пьяная в дым, мотала головой. Я хочу от тебя дочку! И точка! И точка!

Алина ответил только в вагоне:

«Ну как?»

«Не очень . Была пьяная компания в зале , немного мешала»

«Бля. А по людям? Держись!»

«Почти сорок вроде. »

«Ясно. А сильно шумели»

«Ну. Достаточно.»

«Блин. Прости.»

«Да ты тут ни при чём»

«Ох. Что ж у нас за тур-то такой»

«Может, надо было соглашаться на бардов и их клуб»

«Ну это нафталин, сам знаешь. Мы же не хотим с этим ассоциироваться. А что шумели? »

«Да, пьяные. Лезли поперёк. Пели, бля) Ну я их немного усмирил, один даже диск купил. »

«Ну. Видишь. Не всё так плохо. Находишь новую публику)))»

«Что с Поволжском?»

«Решаю, Саш! Ремизов вроде пытается договориться с этой мымрой.»

«А Река 50к? Это прям точно?»

«В Реке Гиперболойд в тот день. И там вместимость 1000. Уже солдаут. Надеюсь, он нам не оттянет публику. Протупили мы с ним. Но у него по всей России тур, он повсюду. И да, 50