Хроника объявленной смерти, объявленной заранее - Габриэль Гарсия Маркес Страница 17

Страх близнецов отвечал настроениям улицы. Не исключали месть со стороны арабов, хотя никто, кроме братьев Викарио, не верил в отравление. Считалось более вероятным, что арабы дождутся ночи, чтобы плеснуть в окошко их камеры бензин и спалить заключенных. Но и это предположение было слишком легковесным. Арабы составляли общину мирных иммигрантов, в начале века обосновавшихся в карибских городах и селениях, — даже в самых отдаленных и бедных, — где они жили, торгуя цветастым тряпьем и дешевыми безделушками. Они отличались сплоченностью, трудолюбием, и все были католиками. В браки они вступали только между собой, ввозили собственную пшеницу, разводили во дворах ягнят, выращивали майоран и баклажаны, а единственным их бурным пристрастием были карточные игры. Старики продолжали говорить на просторечном арабском, который привезли со своей родины и который в неизменном виде унаследовало второе поколение, но представители третьего, — за исключением Сантьяго Насара, — понимая родителей, обращавшихся к ним на арабском языке, отвечали уже по-испански. Словом, казалось невероятным, что мирный нрав этих людей мог разом настолько перемениться, что они станут мстить за смерть, повинны в которой, возможно, были все мы. Напротив, никто не подумал даже о мести со стороны семьи Пласиды Линеро — семьи, которая, пока не иссякло ее богатство, была влиятельна и воинственна и которая породила на свет не одну пару загульных забияк, защищаемых опасной славой своей фамилии.

Полковник Апонте, озабоченный слухами, обошел арабов — семью за семьей — и, по крайней мере, на сей раз сделал верные выводы. Он нашел их потерянными и печальными, на алтарях были знаки траура, многие причитали и плакали, сидя на земле, но никто не помышлял о мести. Утренняя вспышка была ответом на обжигающую весть о преступлении, но даже их собственные вожаки признавали, что дальше избиения дело бы не зашло. Более того, сама Сусеме Абдала, столетняя старуха-матриарх, посоветовала чудодейственный настой из страстоцвета и горькой полыни, который разом прекратил понос Пабло Викарио и выпустил на волю цветную струю его брата. Педро Викарио впал после этого в дремотную бессонницу, зато его выздоровевший брат впервые смог заснуть без терзаний совести. В таком состоянии и застала их Пура Викарио в три часа утра вторника, когда алькальд привел ее проститься с сыновьями.

Уехала вся семья, — даже старшие дочери с мужьями — по инициативе полковника Апонте. Они уехали так, что никто не заметил, — люди были слишком измучены, — уехали в тот самый час, когда мы, единственные, кто, пережив тот непоправимый день, не спал, хоронили Сантьяго Насара. Они уезжали на время, пока не улягутся страсти, подчиняясь решению алькальда, но больше они не вернулись никогда. Пура Викарио прикрыла лицо возвращенной дочери платком, чтобы никто не увидел следы побоев, и велела ей надеть ярко-красное платье, чтобы никто не подумал, что она скорбит о смерти тайного любовника. Перед отъездом

Пура Викарио попросила отца Амадора исповедать в тюрьме ее сыновей, но Педро Викарио от исповеди отказался и убедил брата, что каяться им не в чем. Они остались одни, и в день перевода в Риоачу были уже настолько здоровы и так уверены в своей правоте, что пожелали, чтобы их увозили не ночью, как пришлось уехать их семье, — но при свете дня и с открытыми лицами. Понсио Викарио, их отец, умер вскоре после этого. “Душевных мук не вынес”, - сказала мне Анхела Викарио. Когда близнецы вышли на свободу, они остались в Риоаче, откуда всего день пути до Манауре[11], где жила их семья. Туда-то и отправилась Пруденсия Котес, чтобы выйти замуж за Пабло Викарио, который, обучившись работе с золотом в мастерской своего отца, стал отменным ювелиром. Педро Викарио, у которого не было ни любви, ни ремесла, через три года снова завербовался в армию, дослужился до нашивок старшего сержанта и одним прекрасным утром вместе со своим патрулем, распевая похабные песенки, вторгся на партизанскую территорию — с тех пор о них не слышали.

Для громадного большинства была только одна жертва — Байардо Сан Роман. Считалось, что остальные герои трагедии с достоинством и даже с известным величием исполнили выдающиеся роли, отведенные им жизнью. Сантьяго Насар искупил свою вину, братья Викарио доказали, что они настоящие мужчины, опозоренная сестра вновь обрела утраченную честь. Единственным, кто потерял всё, был Байардо Сан Роман. “Бедняга Байардо”, как поминали его потом долгие годы. Зато тогда никто и не вспомнил о нем — до окончания лунного затмения в субботу, когда вдовец Ксиус поведал алькальду, что видел светящуюся птицу, трепетавшую крыльями над его бывшим домом, и решил, что то была душа его жены, прилетавшая требовать своего. Алькальд хлопнул себя по лбу, что, впрочем, никак не было связано с видением вдовца.

— Черт! — воскликнул он. — Я совсем забыл про бедного парня!

Он поднялся на холм вместе с патрулем, наткнулся на автомобиль с откинутым верхом, стоявший перед виллой, и увидел одиноко горящее окно спальни, но никто на их стук не отозвался. Тогда они взломали боковую дверь и обежали комнаты дома, освещенные тлеющим углем затмения. “Всё выглядело будто под водой”, - рассказал мне алькальд. Байардо Сан Роман лежал на кровати без сознания, в том же виде, в каком он предстал перед Пурой Викарио на рассвете в понедельник, — в парадных брюках и шелковой рубахе, только без туфель. На полу валялись пустые бутылки, и еще больше неоткупоренных стояло возле кровати, но не было никаких следов еды. “Он находился в последней стадии алкогольного отравления”, - сказал мне доктор Дионисио Игуаран, который произвел срочный осмотр. Но через пару часов Байардо Сан Роман пришел в себя и, едва к нему вернулось сознание, выставил всех из дома с наибольшей деликатностью, на какую был способен.

— Отъебитесь от меня все, — сказал он. — Вместе с моим папашей и его ветеранским хером!

Алькальд сообщил о случившемся генералу Петронио Сан Роману срочной телеграммой, приведя последнюю фразу дословно. Генерал Сан Роман, должно быть, воспринял пожелание сына буквально, поскольку не поехал за ним сам, а отправил супругу с дочерьми и еще двух женщин постарше, — похоже, то были его сестры. Они прибыли на грузовом пароходе, закутанные с головы до ног в глухой траур по случаю несчастья, обрушившегося на Байардо Сан Романа, с волосами, распущенными в знак скорби. Перед тем как ступить на берег,