Варлам Шаламов - Очерки преступного мира Страница 18

Конечно, блатарь, как ни мало в нем человеческого, не лишен эстетической потребности. Она удовлетворяется тюремной песней - песен очень много. Есть песни эпические - вроде уже отмирающего "Гоп со смыком", или стансов в честь знаменитого Горбачевского и других подобных звезд преступного мира, или песни "Остров Соловки". Есть песни лирические, в которых находит выход чувство блатаря, окрашенные весьма определенным образом и сразу отличающиеся от обычной песни - и по своей интонации, и по своей тематике, и по своему мироощущению.

Тюремная песня лирическая обычно весьма сентиментальна, жалобна и трогательна. Тюремная песня, несмотря на множество погрешностей в орфоэпии, всегда носит задушевный характер. Этому способствует и мелодия, часто весьма своеобразная. При всей ее примитивности, исполнение сильнейшим образом усиливает впечатление - ведь исполнитель - не актер, а действующее лицо самой жизни. Автору лирического монолога нет надобности переодеваться в театральный костюм.

Композиторы наши не добрались еще до уголовного музыкального фольклора попытки Леонида Утесова ("С одесского кичмана") - не в счет.

Весьма распространена и примечательна по своей мелодии песня "Судьба". Жалобная мелодия может подчас довести впечатлительного слушателя до слез. Блатаря песня до слез довести не может, но и блатарь будет слушать "Судьбу" проникновенно и торжественно.

Вот ее начало:

Судьба во всем большую роль играет,

И от судьбы далёко не уйдешь.

Она повсюду нами управляет,

Куда велит, покорно ты идешь.

Имя "придворного" поэта, сочинившего текст песни,- неизвестно. Далее в "Судьбе" рассказывается весьма натурально об отцовском "наследстве" вора, о слезах матери, о нажитой в тюрьме чахотке и выражается твердое намерение продолжать выбранный путь жизни до самой смерти.

В ком сила есть с судьбою побороться,

Веди борьбу до самого конца.

Потребность блатарей в театре, в скульптуре, в живописи равна нулю. Интереса к этим музам, к этим родам искусства блатарь не испытывает никакого он слишком реален; его эмоции "эстетического" порядка слишком кровавы, слишком жизненны. Тут уж дело не в натурализме - границы искусства и жизни неопределимы, и те слишком реалистические "спектакли", которые ставят блатари в жизни, пугают и искусство, и жизнь.

На одном из колымских приисков блатари украли двадцатиграммовый шприц из амбулатории. Зачем блатарям шприц? Колоться морфием? Может быть, лагерный фельдшер украл у своего начальства несколько ампул с морфием и с подобострастием преподнес наркотик блатарям?

Или медицинский инструмент - великая ценность в лагере и, шантажируя врача, можно потребовать выкуп в виде "отдыха" в бараке блатарским заправилам?

Ни то и ни другое. Блатари услыхали, что, если в вену человека ввести воздух, пузыри воздуха закупорят сосуд мозга, образуют "эмбол". И человек умрет. Было решено немедленно проверить справедливость интересных сообщений неизвестного медика. Воображение блатарей рисовало картины таинственных убийств, которые не разоблачит никакой комиссар уголовного розыска, никакой

Видок, Лекок и Ванька Каин.

Блатари схватили ночью в изоляторе какого-то голодного фраера, связали его и при свете коптящего факела сделали жертве укол. Человек вскоре умер словоохотливый фельдшер оказался прав.

Блатарь ничего не понимает в балете, однако танцевальное искусство, пляска, "цыганочка" входит с давних пор в блатарское "юности честное зерцало".

Мастера сплясать не переводятся в блатарском мире. Любителей и устроителей таковой пляски также достаточно среди уголовников.

Эта пляска, эта чечетка-"цыганочка" вовсе не так примитивна, как может показаться на первый взгляд.

Среди блатарских "балетмейстеров" встречались необыкновенно одаренные мастера, способные станцевать речь Ахун Бабаева или передовую статью из вчерашней газеты.

Я очень слаб, но мне еще придется

Продолжить путь умершего отца.

Распространенный старинный лирический романс преступного мира с "классическим" запевом:

Луной озарились зеркальные воды,

где герой жалуется на разлуку и просит любимую:

Люби меня, детка, пока я на воле,

Пока я на воле - я твой.

Тюрьма нас разлучит, я буду жить в неволе,

Тобой завладеет кореш мой.

Вместо "кореш мой" напрашивается слово "другой". Но блатарь - исполнитель романса идет на разрушение размера, на перебой ритма, лишь бы сохранить определенный, единственно нужный смысл фразы. "Другой" - это обыкновенно, это - из фраерского мира. А "кореш мой" - это в соответствии с законами блатной морали. По-видимому, автором этого романса был не блатарь (в отличие от песни "Судьба", где авторство уголовника-рецидивиста несомненно).

Романс продолжается в философских тонах:

Я жулик Одессы, сын преступного мира,

Я вор, меня трудно любить.

Не лучше ль нам, детка, с тобою расстаться,

Навеки друг друга забыть.

Еще далее:

Я срок получу, меня вышлют далеко,

Далеко в сибирские края.

Ты будешь счастливой и, может быть, богатой,

А я - никогда, никогда.

Эпических блатарских песен очень много.

Золотые точки эти, огоньки

Нам напоминают лагерь Соловки.

("Остров Соловки")

Древнейший "Гоп со смыком" - своеобразный гимн блатного мира, широко известный и не в уголовных кругах.

Классическим произведением этого рода является песня "Помню я ночку осеннюю, темную". Песня имеет много вариантов, позднейших переделок. Все позднейшие вставки, замены хуже, грубее первого варианта, рисующего классический образ идеального блатаря-медвежатника, его дело, его настоящее и будущее.

В песне описывается подготовка и проведение грабежа банка, взлом несгораемого шкафа в Ленинграде.

Помню, как сверла, стальные и крепкие,

Точно два шмеля жужжат.

И вот уже открылись железные дверцы, где

Ровными пачками деньги заветные

С полок смотрели на нас.

Участник ограбления, получив свою долю, немедленно уезжает из города - в облике Каскарильи.

Скромно одетый, с букетом в петлице

В сером английском пальто,

Ровно в семь тридцать покинул столицу,

Даже не глянул в окно.

Под "столицей" разумеется Ленинград, вернее, Петроград, что дает возможность отнести время появления этой песни к 1914-1924 году.

Герой уезжает на юг, где знакомится с "чудом земной красоты". Ясно, что:

Деньги, как снег, очень быстро растаяли,

Надо вернуться назад,

Надо опять с головой окунуться

В хмурый и злой Ленинград.

Следует "дело", арест и заключительная строфа:

По пыльной дороге, под строгим конвоем

Я в уголовный иду,

Десять со строгой теперь получаю

Или иду на луну.

Все это - произведения специфической тематики. Одновременно с ними в блатарском мире пользуются популярностью и находят и исполнителей и слушателей такие отличные песни, как "Отворите окно, отворите - мне недолго осталося жить". Или "Не плачь, подруженька", особенно в ее ростовском, коренном варианте.

Романсы "Как хороша была ты, ночка голубая" или "Я помню садик и ту аллею" - не имеют специфически блатарского текста, хотя и популярны у воров.

Всякий блатной романс, не исключая и знаменитого "Не для нас заиграют баяны" или "Осенняя ночка", имеет десятки вариантов, будто романс испытал судьбу "романа", сделавшись лишь схемой, каркасом для собственных излияний исполнителя.

Подчас фраерские романсы подвергаются значительному изменению, насыщаясь блатным духом.

Так, романс "Не говорите мне о нем" превратился у блатарей в длиннейшую (тюремное время - длинное время) "Мурочку Боброву". Никакой Мурочки Бобровой в романсе нет. Но блатарь любит определенность. Блатарь любит также и подробности в описаниях.

Подъехала карета в суд.

Раздался голос - выходите.

Сюда, по лестнице кругом,

По сторонам вы не глядите.

Приметы места даны экономно.

Блондинка, жгучие глаза,

Покорно голову склонила,

И побледнела вся она,

И шарфом всё лицо закрыла.

Ей председатель говорит:

Скажите, Мурочка Боброва,

иновны ль в этом или нет,