Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 197

- Бери. Жалко, что ли? – Димка и впрямь без сожаления отдал тяжёлое ружьё и забрался на плот. – Поплыли?

Маленькие цыганки уже дрались между собой, деля ружьё, но после окрика цыгана затихли, а через минуту что-то залопотали, и стали смеяться, указывая на Димку. Он покраснел, отвернулся.

Цыган помог художнику взойти на плот, принял у него посох и вещмешок.

- Садись, – сказал он почтительно, указав на чурку подле шатра.

Плотик от лёгкого толчка багром качнулся, выбрался на стремнину, и речка понесла его поперёк Сибири.

- Эй, ромалэ! Песню! – крикнул цыган. Девчонки, по очереди державшие дорогой «Зауэр», отложили его и тотчас завели какую-то грустную, но очень красивую песню.

Димке нравились эти люди: старый, немножечко странный художник, маленькие, с грязными ногами, цыганочки, сам цыган, весёлый и беззаботный. Цыган скосил на него огромный голубоватый белок, приложил ладонь козырьком и присвистнул:

- Три богатыря, а? Звучит?

- Звучит, – от всей души поддержал Димка.

Песнь реки

Димке было с ними чудесно. Никто здесь не докучал чрезмерными заботами, никто не напихивал витаминами, не учил «любить человека», как тётка, быть принципиальным, как постоянно внушал отец. Всяк предоставлен себе самому. Вон даже маленьких – Файку с Зойкой – никто не воспитывает. Целый день поют или ссорятся. Или выпрашивают у Димки значки, которые он собирал три года. Цыган Тимофей ни во что не вмешивался. Смуглое, в редких оспинах лицо его редко бывает грустным. А песни разные: весёлые и печальные. Начав петь, он закрывает глаза, словно смотрит в свою душу, и там, в душе у него, наверно, огромный и прекрасный мир. Там высокое небо, под которым такая же чудная река с неухоженными, как волосы маленьких цыганок, лесами, плотик с шатром на нём, встречные и попутные пароходы, и надо всем – солнце. Оно любит цыган, и Тимофей поёт для него, славит его... И птицы зачарованно слушают, и гудят приветственно встречные суда. Мир души сливается с миром внешним. Попробуй различи, где настоящие птицы, а где птицы из Тимофеевой песни.

Тимофей не один поёт. Ему звонко и складно подтягивают девчушки. Голос цыгана чайкой падает на волну, девчоночьи голоса, как жаворонки, взвиваются в небо. И люди на проплывающих мимо судах благодарно машут певцам, а старый художник рисует их лица. По утрам он, как и всегда, следит зарю. Он никогда ещё не рисовал зарю с таким упоением. Получается что-то новое... необычайное... Может, омолодилась и посвежела душа?

- Ты не прячься, малюй, – разрешил цыган, однажды врасплох застав художника. – Ты нам не мешаешь.

И Петрович стал рисовать не таясь.

Димка, размотав удочки, насадил червяка. Уже давно хочется есть. Может, клюнет хоть одна дурёха? Вон, удочки-то какие шикарные: складные удилища, японские лески... На ушицу бы наловить! Или – на жарёху!

- Тимоша, ты ведь цыган... коней любишь... Чем река-то тебя заманила? – спросил однажды Вениамин Петрович.

- Река – тоже движенье. И – дельце одно задумал. Большущие деньги сулит!

- И что за страсть у людей к деньгам? – с грустью произнёс художник. Заметив, что поплавок прыгает, толкнул Димку в бок.

- Ого! Вот это удача! – завопил тот, вытащив превосходного подъязка. Цыганки захлопали в ладошки, заповизгивали.

- Я вот всю жизнь обхожусь без денег. И – ничего, не горюю, – продолжал художник.

Цыган бросил на него насмешливый взгляд: донельзя застиранная гимнастёрка, неопределённого цвета штаны и в аккуратных заплатах старые сапоги. Хм...

Но Тимофей не засмеялся. Старик и в этом одеянии был хорош, быть может, лучше, чем если бы он был в шикарном костюме. Всё чисто на нём, всё опрятно. Ничто не сковывает движений. И лицо открытое, светлое. Честное лицо честного человека.

«Он же цыган по натуре... – подумал Тимофей и проникся к старику необъяснимой нежностью. – Простая душа...»

Плотик неспешно несло на север; Димка вытащил пятого подъязка.

Трутся друг о дружку брёвна. Им что-то доверительно шепчет волна, хлопает на ветру шатёр. Плавучее жилище отражается в воде... Или – там тоже кто-то плывёт?

Димка везуч: попалась щука. Радости его нет предела. Насытившись наконец рыбалкой, он заметил взошедшее солнце и со стыдом вспомнил: «Я никогда ещё не вставал так рано!».

Петрович достал нож и принялся чистить рыбу. Тимофей подогнал плотик к берегу, а маленькие цыганки побежали за хворостом.

- Они у тебя эти, как их? Ну, которые мысли на расстоянье читают? – насмешливо сощурился Димка, не знавший неписаного правила: на привале должны трудиться все. Исключений не бывает.

- Они у меня эти, как их? – цыгане. И страсть не любят лежебок, – в том же тоне ответил ему Тимофей и принялся за костёр. Димка, покраснев, достал топорик и начал рубить хворост, который только что принесли девчонки.

- Люблю огонь, – задумчиво произнёс художник, пристраивавший на рогатины жёрдочку.