Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин Страница 198

- Огонь – друг цыгана, – прокомментировал Димка и хлопнул о лоб рыбьим пузырём.

А у тебя кто друг? – значительно посмотрев на него, спросил Тимофей. Глаза его почему-то часто менялись: то были чёрными, то вдруг становились жёлто-карими. И белки, голубоватые обычно, сейчас отдавали желтизной.

- У меня? Ты... И они тоже, – хлопнув следующим пузырём, тотчас отозвался Димка.

- Цыган разборчив в друзьях, – строго осадил Тимофей, зарыв в золу несколько картофелин. – Но ты вроде парень подходящий.

- Я-то? – балагурил Димка. – Я парень что надо. Со мной можно идти в разведку.

Он слыхивал эту фразу от отца, произносившего её в минуту лёгкого опьянения.

- В разведку? Ишь ты! – помешивая уху, пробормотал Вениамин Петрович. – В разведку... Что ты знаешь об этом?

- Читывал.

- Всезнай, – Тимофей щёлкнул его по носу. – Я таких видывал.

- Ага, и в птиц метко стреляет, – захохотала Файка, окончательно сконфузив Димку.

По тракту на другом берегу мчались машины. Вот промелькнула «Волга», ещё одна... Краем уха Димка слышал, что из Москвы нагрянуло начальство. Отец, наверно, будет его сопровождать. «Как бы не столкнуться!» – думает Димка и отодвигается за кустик, словно из проходящих на больших скоростях машин кто-то может его разглядеть.

- Чего прячешься? – спросил Тимофей.

- Знакомлюсь с местностью. Местность-то, можно сказать, историческая.

- Ясное дело: ты тут был, уху варил.

- Тут люди русские пораньше нас лет на четыреста бывали, – усмехнулся художник.

- В то время ревела буря, дождь шумел, – насмешливо подхватил Димка.

- Молчи, сурок! – сердито оборвал цыган. – Дай старшим слово.

Димка собрался было огрызнуться, но смолчал и опять отодвинулся от костра.

- Тюмень-то письменный голова Данила Чулков основал, – продолжал художник. – А Ямская слобода возникла до этого. Раньше всех в ней поселился некий Кирилко. Не ведаю, кто он был: монах ли, разбойник ли... А что занимался ямщиной – знаю точно.

- Значит, цыган, – решил Тимофей.

- А может, мореход, – улыбнулся его предположению Петрович. – Известно, что кочи людей псковских и новгородских с незапамятных времён бороздили Карское море...

- Мореходы на кочах, этот – на лошади. Стало быть, цыган, – упрямо настаивал Тимофей.

- Возможно, – уступил художник. – Заслуга его ничуть не меньше. Кирилко и его собратья первыми пробивали Сибирский тракт. Вдоль тракта, вдоль рек стали расти селенья, а Тюмень была первой... Еще в начале семнадцатого века один иностранец писал: «Город собою красив и весьма изрядно укреплён. Улицы в нём широки и строены по прямой черте...»

- Ага, широки; машинам не разъехаться! – проворчал Димка, сыто отваливаясь от костра. – Вот Ленинград – это да!

- Если б город наш не горел... Там ведь и кремль был, и несколько монастырей и храмов. А дома какие строились! Всё пожары слизнули: и дома, и лавки, и кремль, и митрополичье подворье...

- Я знаю: город будет! Я знаю: саду цвесть, – лихо процитировал Димка. – Нашли о чём горевать: монастыри, лавки...

- Без монастыря обойдусь, – холодно посмотрел на него Тимофей. – А вот лавок побольше не мешало бы. Я в новом районе живу. Там людей больше, чем в старом... А на весь район две лавчонки. Да и в них шаром покати.

- Ну да! А папа говорил, что в магазинах всё теперь есть.

- Есть? Тем лучше, – криво усмехнулся цыган и подтолкнул художника локтем. – Слетай, парень, в здешнее сельцо. Купи масла, икорки, колбаску свежую. Давно я икорку не ел, с детства. В детстве тоже не ел.

Димка, не прекословя, взял у него деньги и отправился за провизией.

- Зачем гоняешь мальчонку? Я бы мог сходить, если уж срочно понадобилось, – вступился за Димку художник.

- Ему полезно... для кругозора.

Цыган вспрыгнул на плот и во всю пласть плюхнулся на живот, сквозь полусомкнутые веки смотрел на солнце, ни о чём не думая. «О чём думать? – спрашивал он себя. – Надо жить... жить, как птицы. Или как река. Течь, куда ведёт русло. Такова наша доля...»

Он запел. И, подсев к нему, запели девчонки: «Ой, да зазнобыла...» Цыгане пели, и пела река. Голос её, баюкающий и сладкий, волнами летел к берегам, откатывался, оголяя песок, на котором нотными знаками чернели коряги. Голос был многозвучный, органный. Он звал отрешиться от мелкой суетности, манил вперёд: «Туда! Туда!» Но люди не слышали его и плыли вверх и вниз, плыли, понапрасну теряя время, а река ценила каждый миг и вся, до последней капли, стремилась вперёд, на Север.

Кончилась песня цыган, а река ещё пела, и старик растроганно покачивал головой, не замечая, что по худым щекам его текут счастливые слёзы.

«Грустит старик, – вздохнул Тимофей. – О чём грустить? Что суждено, то и сбудется. Петь надо!»

Пришёл Димка и принёс «Завтрак туриста».

- Вот, там больше ничего нет, – сказал он смущённо.