Николай Почивалин - Юность Страница 2

Не было у него и заносчивости, как у Грановича, перед своим младшим собратом. Левашов был кадровым военным, я с удивлением слышал вчера, как буднично и просто говорил он о войне.

Забираюсь на верхнюю полку. Тяжелая усталость наваливается на меня, раскачивает, и вот уже несется навстречу горячий, огненный вал. Он рассыпается на мелкие искры, гудит, и я понимаю, что это - Западный фронт...

2

Маленький районный городок, в котором мы расквартировываемся, живет шумной, на первый взгляд совсем не военной жизнью. По утрам над деревянными крышами одноэтажных домиков висят голубые столбики дымков погода стоит тихая, безветренная. На большой площади, занимающей едва ли не половину городка, гомонит базар. Набрасываемся на творог, сметану, кислое молоко - стоит это все по нынешним ценам очень дешево.

Метников завтракает, обедает и ужинает простоквашей, уверяя, что она способствует долголетию. Первый день ходим отяжелевшие, довольные. Благодать!

Но шумный базар - единственное, что осталось в городке от мирной жизни. Да и базар, если повнимательней приглядеться, далеко не тот: продают только женщины и продают только съедобное. Покупатели - исключительно наш брат, военный. Меньше шуток, больше настороженных, беспокойных лиц. Разойдется базар - городок пустеет. Многие жители уже эвакуировались фронт, говорят, очень близко. По вечерам - ни огонька, ни человека.

На углах - патрули. И невольно представляешь другую, мирную, зиму в таком городке: веселая толчея у ярко освещенного кинотеатра, беспрерывное хлопанье дверей магазинов, звуки вальса на лунных дорожках катка...

Вспомнишь вот так, и уже сам не веришь: полно, было ли это в самом деле?

Прошел слух, что за городом, прочно вмерзнув в лед реки, стоят две баржи с табаками звакуированной фабрики "Дюбек". Сообщали и подробности "начальство"

этих Табаков свирепое, интенданты пытались разжиться душистым "Дюбеком", но вернулись ни с чем. Но ведь мы не интенданты! Маленькое совещание курящих нашей редакции, за исключением Пресса, которого мы не информируем о затее, решает командировать на баржи шофера Лешу Зайцева. Этот рослый красивый парень отличается удивительным умением сходиться с людьми, причем в его манере нет ни отталкивающей развязности, ни такой же отвратной угодливости.

Леша является часа через три с большим свертком,

- Ну, как?

- Нормально.

Нетрудно представить наш восторг, когда мы обнаруживаем под газетами золотистые листья отборного табака.

- Не пахнет только, - сокрушается Леша. - Без "медка".

- Как же тебе удалось?

- Сразу. Начальник - москвич. Я тоже москвич. То да се, Чистые пруды вспомнили. Я и говорю: "Хлопцы в редакции в табачке нуждаются". Слова не сказал!

Неумело крошим прозрачные ломкие листья, мнем табак в ладонях, сворачиваем огромные папиросы. Леша ошибся: у полуфабриката тонкий, приятный запах.

На второй день наше безоблачное житье кончается.

Утром повеселевший Пресс сообщает:

- Товарищи, хватит отъедаться! Получена бумага, завтра-послезавтра прибывают машины. И самое главное:

на днях наша армия вступает в бой - с завтрашнего дня газета должна выходить ежедневно. За дело!

Здесь же, в одной из комнат пустоватого Дома колхозника, устраиваем "летучку" - короткое совещание всех сотрудников редакции. Составляем план номера, Левашов и Гуарий получают командировки в части. Грановичу поручается написать стихотворение "Бей врага!" - так называется наша газета.

- Через два часа сдам, - небрежно говорит Гранович.

Втроем - Пресс, ответственный секретарь Метников и я - идем в редакцию районной газеты. Первый номер придется выпускать там.

На улице солнечный, морозный день. На снег больно смотреть: затвердевшие сугробы играют мириадами голубовато-золотистых искр, буйное сияние снегов ослепляет, - Ишь, разгорелись, - добродушно ворчит Пресс.

Он идет слева, косится в мою сторону, - Знаете Прохоров, из вашего полушубка можно сделать великолепные телогрейки.

И, мысленно уже раскраивая бекешу, прикидывает!

- Три телогрейки получится. А две - верных.

Мне очень жаль черного полушубка с белой курчавой опушкой. В этом полушубке, перехваченном новой портупеей, без знаков различия я выгляжу явно начальственно.

Встречные солдаты и командиры козыряют мне не менее почтительно, чем трем "шпалам" Пресса. Ну, и конечно, в полушубке гораздо теплее, чем в шинели.

Дипломатично молчу, благо в разговор вмешивается Метников.

- А как с наборщиками?

Крупно шагая, Пресс укоризненно качает головой:

- Хозяин газеты, ответственный секретарь, а узнает новости последним! Гулевой принял двух девушек, метранпажа мобилизовал военкомат, - сегодня придут.

Метников по-мальчишески шмыгает носом.

Редакция расположена в небольшом доме, выбеленном снаружи известкой. Районная газета не выходит: нет бумаги, редактор неделю "выколачивает" ее в областном центре.

Вся редакция состоит из двух комнат: каоинета редактора и небольшой светлой прихожей с двумя рассохшимися письменными столами. На несколько дней это наш штаб.

В типографии плоская допотопная машина, несколько наборных касс. На окне сидят две девушки: одна - высокая, с нежным лицом и настороженными зеленоватыми глазами, другая - поменьше ростом, круглолицая, курносая, простодушная - вся на виду. При нашем появлении курносая вскакивает, ее подруга, спокойно подняв голову, продолжает сидеть. И одеты они по-разному: одна - в хорошем, по талии, шерстяном платье, вторая, простушка, - в потрепанной серой юбчонке, мешковатой кофточке.

- Здравствуйте, девушки!

Высокая сдержанно кивает, курносая начинает быстро сыпать "окающими" круглыми словами.

- А мы тут натопили, дожидаемся. Холодно ноне!..

Поочередно знакомимся. Молчаливую зовут Зиной, ее говорливую подругу Нюрой.

Пресс усаживается в кабинете писать передовую. Мы с Метниковым начинаем просматривать первые материалы, настраиваем приемник - нужно принять сводку Информбюро. Сегодня опять: в течение дня наши войска вели бои с противником на всех фронтах. И это - от Белого до Черного моря...

Разговор с Метниковым у меня не клеится, я очень рад, когда он дает править статью.

- Подсократите, - говорит секретарь. - Статья велика. Нужно сто двадцать строк.

Еще не читая, пересчитываю строки и вижу, что сокращать не надо. Ровно сто двадцать строк.

- Тут нечего сокращать.

- Статья велика, - раздраженно повторяет Метников. - Сократите.

Характер у моего начальника, видимо, крутоват. С любопытством поглядываю на секретаря. Без своего шикарного кожаного пальто он выглядит куда будничнее. Острые худые лопатки под гимнастеркой заметно выдались, гимнастерка велика, морщит. Когда Метников наклоняется и пишет, на лбу заметны большие ранние залысины:

белые, не тронутые загаром, треугольники кожи глубоко вдались в копну рыжих волос. Пальцы левой, свободной руки, длинные, обсыпанные веснушками, безостановочно приплясывают на черной клеенке стола.

Вычитав статью, отдаю Метникову. Интересно, понравится ли ему правка?

Секретарь читает, почесывает концом карандаша рыжую щетинку над губой он отпускает усы.

- Сдавайте в набор. Вычеркнутый текст восстановите: кажется, действительно мало...

- На сколько квадратов?

Худощавое, чисто выбритое лицо Метникова розовеет.

- Сами должны знать.

Квадрат - это полиграфическая единица измерения.

Газета у нас небольшого формата, в пять узких колонок.

На свой риск пишу на рукописи "3 кв.", иду в типографию.

Девчата уже надели рабочие халаты, начинают быстро, с видимым удовольствием набирать.

- Соскучились, - говорит Нюра. - Вторую неделю без дела.

Пользуясь вынужденным перерывом, пишу письмо Оле. На минуту задумываюсь: "О чем писать?" О том, как скучаю по ней, - писал вчера. Подвигов из нас никто еще не совершил, и после размышления пишу о баржах "Дюбека", о базарах с дешевым творогом, о первом номере газеты, который сейчас готовим.

Через час приходят Гранович и Чернякова. Гранович предупредительно пропускает в дверях девушку вперед, она лукаво смотрит на него. От мороза оба раскраснелись Гранович облизывает большие красные губы. Это у него привычка, которая еще больше усиливает мои антипатии Хотя что за вздор? Какое мне дело до его привычек и мало ли дурных привычек у меня? Например, разговаривая, щуриться.

- Товарищ Чернякова, читайте гранки.

Мой тон, видимо, удивляет девушку - я впервые говорю с ней.

- Меня зовут Маша.

- Машенька, - подсказывает Гранович.

- Можно и Машенькой, - соглашается девушка, - Меня всегда почему-то зовут Машенькой.

У нее милое круглое лицо, нежная, чуть смуглая кожа на самом переносье - маленькая оспинка. Глаза черные блестящие,- где-то в глубине их то и дело вспыхивают горячие крошечные звездочки. Это чисто внешние черты но есть во всем облике девушки что-то непередаваемое - мягкое и трогательное. Действительно Машенька!