Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 20

-- Говорит Щаранский Анатолий Борисович. Ваш сотрудник, кото-рый ходит за мной, пьян.

-- Наши люди ни за кем не ходят, -- последовал стандартный ответ.

-- Я нахожусь около метро "Кировская"; ваш сотрудник в несколь-ких метрах от меня, да и ваша машина здесь недалеко. Я подожду ми-нут десять, а потом позвоню иностранным корреспондентам.

Прошли считанные минуты, и один из подоспевших новых "хвостов" быстро выскочил из машины и сменил своего нетрезвого коллегу, кото-рый на много месяцев выбыл из команды моих "телохранителей".

Конечно, смеяться над "хвостами" было куда легче, чем над следова-телями КГБ, имевшими сегодня власть над моей жизнью. Но, взяв, на-конец-то, верный тон в разговоре с Володиным, я твердо решил не восп-ринимать моих тюремщиков слишком всерьез.

6. ВРАГИ И ДРУЗЬЯ

Я полагал, что тема "сбора секретной информации по заданию ЦРУ", поднятая третьего мая, будет в последующие дни разви-ваться. Однако Черныш продолжал задавать вопросы о поправке Джек-сона, о наших демонстрациях, поездках в другие города, встречах с ино-странцами, интервью корреспондентам, работе Хельсинкской группы. Правда, теперь они носили уже не общий, а вполне конкретный харак-тер. Мне предъявляли различные документы, изъятые во время обысков у отказников и членов Хельсинкской группы в последние недели перед моим арестом. Иногда вместе с текстом документа следователи показы-вали мне вырезки из западных газет, где говорилось о нем, и спрашива-ли: "Когда это написано? Где? Чья идея? Кто печатал? Кто собирал под-писи? Кто и как передал на Запад?"

Обсуждать обстоятельства составления документов я отказывал-ся, говорил лишь о причинах их появления, подтверждал свое ав-торство. Но каждый такой документ, независимо от того, когда он появился на свет -- четыре года назад или за несколько дней до моего ареста, -- вызывал поток воспоминаний. Я заново переживал события последних лет, полнее ощущая связь двух миров -того, что остался за стенами тюрьмы, и того, в котором я жил сейчас.

На одном из допросов меня ожидает сюрприз. Сначала следова-тель показывает мне бюллетень "Протоколы Конгресса США" с выступлением сенатора Джексона, где тот полностью приводит за-явление большой группы отказников из разных городов СССР в поддержку поправки. Среди семи десятков подписей есть и моя. Я подтверждаю свое авторство, опять говорю о причинах, вынудив-ших нас, евреев, желающих уехать из СССР, искать поддержки у мирового общественного мнения и, в частности, у Конгресса США. Попытки допросить меня о конкретных обстоятельствах по-явления этого заявления и его передачи Джексону я отклоняю стандартной формулой.

Затем Черныш дает мне тот же документ с подписями, отпеча-танными на машинке. И наконец черновик -- сильно измятый ли-сток с печатным текстом и фамилиями под ним, большинство ко-торых внесены туда моей рукой. Я опять отказываюсь говорить о конкретных обстоятельствах. Но помню-то я их отлично.

В конце семьдесят пятого -- начале семьдесят шестого годов в Америке вновь -- возможно, в связи с предвыборной кампанией -- обострилась дискуссия вокруг поправки Джексона. Киссинджер утверждал, что от нее больше вреда, чем пользы, что она только ухудшила положение советских евреев. Высказывания такого рода были опасны не только потому, что, по нашему глубокому убеждению, не соответствовали истине, но еще и по той причине, что советские власти воспринимали их как своего рода указания к действию и немедленно начинали доказывать правоту противников поправки новыми репрессиями.

Потому-то в феврале семьдесят шестого года мы и отправили еще одно послание Конгрессу США. В очередной раз пришлось мне посредничать между различными группировками в алие для согласования текста и сбора подписей. Впрочем, особых трудно-стей в тот раз не было.

После того, как к тебе попадают наконец все копии письма с подписями под ним -- один листок, к примеру, принесли с семи-нара ученых, другой -- с улицы Архипова, -- остается лишь пе-репечатать еще раз окончательный текст, свести под ним воедино все подписи и передать его корреспондентам.

Где-то в середине февраля сообщение об этом заявлении появи-лось в западной прессе. Прошло месяца два, и вдруг Айрин Маниковски -- руководитель вашингтонского отделения " Юнион оф коунслз фор соувьет джуэри" -- срочно запрашивает у меня пись-мо: Джексон хочет зачитать документ в Конгрессе, проект у Айрин текст, а его нет. Не знаю, как это получилось, -- то ли я допустил накладку, то ли очередной мой пакет затерялся по доро-ге...

Туристы, которые взялись передать Айрин заявление, уезжали утром следующего дня, а копии с окончательным списком подпи-савших у меня не было. Я порылся в своих бумагах, нашел копии этого заявления, полученные от разных групп отказников, перепи-сал на отдельном листе его текст, вновь сведя воедино все подпи-си, и понес его к Виталию Рубину, у которого была пишущая ма-шинка. Тот под мою диктовку отпечатал заявление в нескольких экземплярах, а черновик я скомкал и выбросил в мусорное ведро. Сейчас этот черновик, тщательно разглаженный, лежал передо мной. Теперь я вспоминаю, что выходя из квартиры Рубина, я стол-кнулся с Липавским -- тем самым человеком, который через год опуб-ликует в "Известиях" свой донос на нас.

Черныш, чувствуется, очень ценит этот документ. Однако меня мало заботит, что в руках у КГБ вещественное доказательство, убедительно свидетельствующее, что заявление написал я. Ведь мой принцип, которого я придерживаюсь на каждом допросе, прост: даже если вся наша деятельность будет приписана мне од-ному, я не стану этого отрицать. Я считаю ее правильной, полез-ной, абсолютно законной и не намерен помогать КГБ уточнять, чем занимался тот или иной активист алии. Но бумажка эта важ-на для меня по другой причине: теперь я знаю, что уже год на-зад Липавский рылся в наших мусорных ящиках и относил свою добычу в КГБ. Выходит, он предал нас не накануне моего ареста, подписал заявление, опубликованное в "Известиях", не под влия-нием наркотиков или угроз. Значит, это давно уже внедренный к нам агент.

* * *

Статья в "Известиях" Сани Липавского, предавшего всех нас, не оставляла сомнений в том, что именно он будет основным свидетелем обвинения против меня.

Сейчас уже не помню точно, где мы с ним познакомились, -- ско-рее всего, у Рубиных, семейным врачом которых он был. Липавский часто приходил в этот гостеприимный дом, где к нему относились как к родному сыну. По его словам, он получил отказ под тем предлогом, что в течение некоторого времени жил в непосредственной близости от центра космических исследований. Повод для отказа был, конечно, достаточно бредовым, как, впрочем, и у большинства из нас.

Саня был милейшим человеком, услужливым добряком, всегда го-товым придти на помощь и снискавшим тем самым всеобщее доверие. Лечил он не только Рубиных, но и многих других отказников, нуж-давшихся в постоянном медицинском контроле. Он даже ездил не-сколько раз в Минск к больному Ефиму Давидовичу, в прошлом пол-ковнику, разжалованному и уволенному из армии за желание уехать в Израиль. Если кто-то из нас нуждался в услугах специалиста, Саня обращался к своим знакомым врачам, и те лечили пациента за сим-волическую плату, а то и вообще не брали денег.

Липавский оказывал нам существенную помощь и в других вопро-сах -например, с телефонами. Мы постоянно искали людей, соглас-ных предоставить свою квартиру для одноразового разговора с загра-ницей, ибо после нескольких звонков с одного и того же аппарата те-лефон отключали. Саня нашел нетривиальное решение: один из его приятелей-гинекологов, занимавшийся подпольными абортами, про-сил у каждой из оперируемых разрешения воспользоваться ее телефо-ном, -- а те, как правило, были только рады оказать такую мелкую услугу своему врачу, который в будущем еще не раз им пригодится.

Часто мы нуждались в особо питательных продуктах для наших то-варищей в сибирской ссылке, и именно Липавский всегда доставал вы-сококачественную колбасу, которой не было даже в крупнейших мос-ковских магазинах. Теперь-то я понимаю, что попадала она к нам прямо из закрытого спецраспределителя КГБ...

Мы с ним никогда не были близкими друзьями, возможно, потому, что поначалу у нас было мало точек пересечения, -- я был увлечен политическими аспектами нашей борьбы, а он, ничем не привлекая к себе внимания, занимался врачеванием. Кроме того, со временем я почувствовал что-то настораживающее, скользкое в поведении Сани и инстинктивно стал сторониться его. Но как было не ценить ту не-малую помощь, которую он нам оказывал?..

Только теперь, в камере, размышляя о Липавском, я припомнил кое-какие детали, которые в свое время должны были нас насторо-жить, мы не имели права оставить их без внимания -- и все же оста-вили.

В семьдесят шестом, когда Рубины получили в конце концов раз-решение на выезд в Израиль, Виталий сказал мне, что Саня весьма заинтересован в том, чтобы стать вместо Рубина членом Хельсинкской группы. Мне тогда показалось это странным: ведь Липавский всегда старался держаться в тени -- что это он вдруг решил сунуть голову прямо в львиную пасть? Я рассердился, но больше на Рубина, чем на его протеже: зачем он пытается продвинуть Саню на роль, которая то-му заведомо не подходит? Надо сказать, никто не принял предложе-ние Виталия всерьез, и оно само собой отпало. Я решил тогда, что членством в Хельсинкской группе Липавский рассчитывал увеличить свои шансы на выезд.