Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин Страница 21

– Не любите протягновенности? – спросил Иосиф, смеясь.

– Не люблю! – лихо ответила тетя Саша.

Перешли в гостиную, где дребезжащее фортепьяно оживляло старые оперетки под разнеженными вином пальцами Александры Матвеевны. Лизавета Петровна, сидя на диване, подпевала басом.

– А Цукки, как она в Эсмеральде вылетала, восторг! – И шаткие ноги старой дамы старались изобразить воздушный полет той, другой. Уходя к себе, вдруг пошатнулась, ухватясь за дверь.

– Смолоду головокружениями страдала, – улыбнувшись Иосифу, она пролепетала.

– Рассказывайте! – рассмеявшись, заметила Лизавета, и под руку повела подругу.

III

Часы глухо прошипели двенадцать, когда Иосиф в своей комнате, постояв минуты две перед образом, стал раздеваться при свете лампадки. Перекрестившись еще несколько раз мелко и спешно, он юркнул на заскрипевшую кровать, и нежный пух подушек уже готов был охватить его сладкой дремотой, но в натопленной маленькой комнате плохо спалось, и, как часто ночью, стал Иосиф прислушиваться к шороху и шуму в тетушкиной спальне за тонкой перегородкой. Он, и не видя той спальни, ясно себе ее представлял: у его кровати – сундук, за его сундуком – тетушкина шифоньерка, меж окон – туалетный стол, в углу образник, затем комод, стол, в другом углу – тетушкина кровать. Он даже представлял, что тетушка делает: она стоит в одной рубашке перед свечкой и ищет блох на ночь.

Лизаветин голос донесся:

– Размываться сегодня не будете?

– Не буду, – как-то смущенно созналась другая.

– И чего вы до сих пор скрытничаете? Всем ведь это известно; я думаю, Аришка, и та давно знает.

– Ты думаешь? откуда же ей знать? откуда ей знать? – заволновалась тетя Саша.

– Так сказала; может, и не знает.

Помолчав, тетушка стукнула какой-то посудиной и снова начала:

– Ведь вот, лицо раньше всего тела стареется, и зачем это так?

– Для смирения, – отозвался бас.

– Знаешь? – не унималась Александра Матвеевна, – что доктора говорят, это чистый вздор, просто для страха говорят, с попами стакнувшись. Да и потом, каждые десять лет разное говорят: то пей, то не пей, то гуляй после обеда, то лежи. Мари Зенькина всегда мазалась, а до шестидесяти лет была прелестна, помнишь?

– Как была рожей, так и осталась рожей.

– Ах что ты, она была очень недурна – пикантна. Развяжи-ка мне…

В эти минуты ночных откровенностей тетушка была даже на «ты» с Лизаветой Петровной.

– И знаешь, у этой Мари ни подмышками, нигде, ну понимаешь, нигде не было волос; она даже к доктору обращалась, но тот ответил: «Помилуйте, это же гораздо красивее, многие просят вывести наоборот».

– Ишь ты, – для вежливости промолвила Лизавета. Стукнули в стенку заворочавшегося Иосифа, и тетушкин голосок продребезжал:

– Спишь, дитя? – И не получив ответа, она сама продолжила:

– Спит!

И Иосиф действительно засыпал уже под тихий шорох, когда, как сквозь воду, до него донеслось: «Послать?» – «Пошли!»

Снилась ему Мари Зенькина и Шурочка Пардова, обе намазанные, танцуют, поднимая юбки, и видно, что у первой волос нигде нет, решительно нигде, а Шурочка кричит: «Спишь? Сплю. Послать? Пошли». И входит высокий, тощий архиерей, вопрошая: «Которая из вас убиенная?». Обе разом падают навзничь, а Пармен, кучер, стоит с ножом и докладывает: «Сейчас, владыко, телицу заклал».

Проснувшись в страхе, не знал, ночь ли, день ли, вечер ли; из тетушкиной спальни доносились вздохи и сопенье. Мужской голос прошептал: «Еще прикажете?» – громче, чем шепотом, тетушка вскричала: «На прощанье». В коридоре прошмыгали чьи-то шаги, Иосифу стало страшно в теплой с лампадой комнате, и, накинув халат, выскочил он в коридор. Натыкаясь, пошел в темноте, как вдруг рука его попала во что-то мягкое и теплое:

– Кто это? – закричал он в голос.

– Это я, – шепотом ответствовали.

– Кто ты?

– Арина, – тише еще прозвучало.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришла за бельем: нынче стирка, с вечера забыла забрать.

– Что же ты в темноте?

– Лизаветы Петровны боялась, чтобы не ругалися, что с вечера узел не взяла.

Иосиф не видал Арины, продолжая ее держать, но что-то в ее шепоте так его напугало, что, чиркнув спичкой, он поднес ее к лицу своей собеседницы. Она была бледна и улыбалась тихо, как всегда, когда стирала, когда яблоки мочила, когда тетушке докладывала что-либо.

Зажегши свечку в бельевой каморке, спросил:

– А что твой муж, Пармен?

– Пармен спит, – улыбнувшись, молвила Арина, но глаза ее так же бегали и блестели.

– А ты на стирку собралась?

– А я на стирку собралась.

Снова чьи-то шаги заставили их смолкнуть. Лизавета Петровна в юбке и кофте, войдя, заговорила:

– Что за собрание? Чего вы не спите, Иосиф Григорьевич? Какой срам: с бабами по ночам в каморках торчать! А тебе чего тут надобно? – обратилась она к Арине.

Так как та молчала, Иосиф сказал:

– Она за бельем пришла.

Лизавета Петровна, свистнув, прибавила:

– Знаю я ее белье! Вон, воровка, чтобы духу твоего не было здесь!

– А что тетушка? – спросил Иосиф.

– Что тетушка? Запарился парень; тетушка спит.

Скрипнула дверь уже спальни; Лизавета мигом задула свечку, и все трое, притаившись, увидели, как вышел Пармен без сапог, опустив бычьи глаза. Тетушка в одной рубашке, с размазанными румянами, держа свечу выше головы, поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать в лоб уходящего. Пармен, тихо и тяжело ступая, удалился, никого не заметив. Двери закрылись, и свет исчез. Арина сказала:

– Пармен спит, тетушка спит.

– Погоди, тебе это так не пройдет, негодная! – проворчала Лизавета.

IV

Чтобы отослать обратно лошадь, отправляясь до вечера в Полища, Иосиф ехал с Парменом. Он пристально, по-новому, разглядывал его высокую фигуру и румяное лицо с большими черными усами, бритым затылком и огромными воловьими глазами, почти всегда опущенными, – такое же, как всегда, серьезное и важное. Ночное явление Иосифу казалось сном, хотелось расспросить, но не знал, как начать; начал наконец:

– Что жеребец, все хромает?

– Хромает.

– За ветеринаром ты верхом ездил?

– Я.

– Тебе еще много работы, Пармен?

– Достаточно.

– Еще по ночам мы не ездим, как другие.

– Не ездим.

– Спать можно вволю.

– Действительно.

Иосиф, помолчав, начал снова:

– А что Арина, жена твоя, здорова?

– Здорова, что ей делается?

– А ведь я тебя вчера видел, Пармен.

– Чего-с?

– Я говорю, вчера тебя видел, как ты от тетушки коридором шел ночью.

Пармен, покраснев, молчал; Иосиф, сидя рядом, пристально смотрел на соседа и на его губы, которые целовали тетушку. Наконец Пармен промолвил:

– Видели, так уж что же таить? Отпираться не стану; только лучше вы, барин, не говорите барышне, что вы меня видели: ничего из этого