Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин Страница 22

– Я и не думаю говорить. А ведь она старая, тетушка-то?

– Старенька, – недовольно отозвался Пармен и заговорил о другом.

Быстрые речки шумели под шаткими мостами, но болота и лужи белели первым льдом с узором кругами.

Иосиф Григорьевич, не сгоняя все одной мысли, снова заговорил:

– А послушай, Пармен, нельзя ли мне достать?.. – и умолк.

Кучер, будто думая о том же, ухмыльнувшись, спросил, понизив голос:

– Девку?

– Да, – чуть слышно подтвердил барин.

– Это можно.

– Ты постарайся…

– Будьте покойны.

Кто тебя, дремучий лес,

Возрастил на той вершине? –

донесся басистый голос из лесу; путники остановились.

– Никак отец Петр распевает; покричать ему, а то он тут до вечера пробродит, даром проедемся.

– Он любит гулять?

– Любитель.

– Охотится?

– Так, больше бродит.

На их окрики послышался недалекий ответ и вскоре, хрустя по льду и сухим веткам, из лесу вышел в подобранном подряснике с палкой отец Петр, толстый, седой и румяный.

– Издали слышали ваше пение.

– Воспевал, воспевал; вдруг слышу конский топот, окрики человеческие, колес стукотанье, – и постремился к вам напрямик.

– А мы к вам; вы свободны?

– Свободен во Христе, свободен; милости просим. Отпустите Пармена и пройдемтесь: тут прямиком недалеко, версты полторы, по звериным тропам проведу вас, болота все застыли.

Пошли осенним, тихим лесом, вспугивая тяжелую дичь, любуясь и скользя по заиндевевшей земле. Отец Петр говорил беспрерывно, словно пьяный ясным небом, свежим ветром, холмами и лесом. Быстро шагая тяжелыми сапогами, он то останавливался, закинув голову вверх, то ломал лед палкой, то слушал низкий полет глухарей.

– Люблю, люблю! – приговаривал он и опять шагал, затягивая басом:

Кто тебя, дремучий лес…

Перескакивая через ручей, провалился, и мелкая серебряная форель билась, выброшенная водою на лед. Мокрый, стоя в воде, ловил он рыбу руками и снова пихал осторожно толстыми пальцами под нежный лед.

– Люблю, люблю! – повторял он.

Придя домой, он сел за пианино и, широко расставляя пальцы, снова запел свой «дремучий лес».

Из двери вышла толстенькая женщина и сказала:

– А пианино, отец, я от тебя отберу.

– Дело твое.

– Дочь моя, Екатерина, вдовствующая, – представил ее отец Петр Иосифу.

Вдовушка свободно заговорила, поводя круглыми глазами и вздернутым носом.

Жила она далеко на фабрике, где жила и другая тетушка Иосифа, Марья Матвеевна, о которой тотчас и повели беседу.

– Как это мы с вами не встречались у отца? Редко посещаете, хоть и близкие соседи.

– Нет, я бываю; мы вообще редко где бываем.

– Кажется, ваша тетушка большая нелюдимка.

Обедали засветло, просто и сытно, после чего Екатерина Петровна бегло и шумно поиграла на пианино, которое грозила отобрать, попадая не на те клавиши левой рукою. Отец Петр беседовал за наливкой.

– По правде сказать, не очень я люблю у Александры Матвеевны всенощные служить. Дама она прекрасная, но не верующая, к службе все равно не выйдет, и сам будто гость, а не священнослужитель.

– Почем ты знаешь, верующая ли она? Что в церковь не ходит – еще не резон.

– Беседовал неоднократно: никакого усердия.

– Нет, уж вы все-таки приезжайте: мы вам будем очень благодарны.

– Да приеду, приеду.

Попугав голубей, снова пили чай. Екатерина Петровна играла, батюшка пел, пел и Иосиф своим высоким, сладким голосом. Мечтательно Катя промолвила:

– Что за голос, век бы слушала! Неужели вы не учились? Удивительно! Отчего вы у нас на фабрике не бываете? У нас весело.

– Не приходится как-то.

– Ко мне бы зашли.

Отец Петр добавил:

– С Виктором бы поиграли.

– Ну, Витя еще мальчик.

– Да что же, внуку пятнадцать лет, а вам, Иосиф Григорьевич?

– Восемнадцать минуло.

– Да что вы! Я думала, больше.

– Душа у него, старуха, детская, – хлопнув Иосифа по коленке, воскликнул отец Петр.

Екатерина Петровна слегка было нахмурилась, но через минуту снова весело разговорилась.

«Вот бы такую мне!» – подумал Иосиф, вспоминая разговор с Парменом.

Кучер, везя барина, заговорил:

– Домна всего подходящее будет.

– Какая это, Аринина сестра?

– Она самая, лупоглазая.

V

Тетя Саша, больная мигренью, прогнала из спальни Лизавету Петровну, которая и сидела на диване с Иосифом, откровенная, как всегда бывала в редкие минуты обид.

– Так лет пять прошло, как мы порознь с Александрой Матвеевной жили, я уже привыкла к общине. Что вы смотрите? Думаете, трудно с моим характером? Да, и очень было трудно, только характер у меня не всегда был такой адский. А тут однажды говорят: «Просит вас в приемную какой-то господин». Вышла я и сразу не узнала, что это мой супруг явился: оброс, потолстел, загорел как американец.

– Да разве он тогда еще не умер?

– Выходит, что не умер. Умоляет вернуться к нему, в верности клянется и все такое. Допрашивать я его не допрашивала, где он эти пять лет пропадал; вернуться хоть и не отказалась, но расстроена была сильно и так уж всю себя ломать, да другим отдавать больше не могла. Написала Александре Матвеевне: та шлет живой ответ, что давно бы так: «На всех наплюй и приезжай ко мне». Так мы снова и соединились, будто пять лет ссоры и не бывало.

– Что же, вам ведь хорошо с тетушкой жить: она вас любит и привыкла к вам.

– Привыкла, точно, а любит, думаю, только самое себя. Все это до поры, до времени, а случись что, куда я денусь?

Вбежавшая было девчонка остановилась, увидя Лизавету. Та сказала:

– Ну, что случилось?

– Пармен Аришку колотит.

– Хорошим делом занимается. Еще что?

– Да ничего.

– А ничего, так нечего и бегать без дела, – заключила Лизавета, спешно вставая на звонок из спальни.

Девчонка с жаром заговорила Иосифу:

– Как бьет, как бьет: волосы все растрепал, кровь из носу, все смотрят: на дворе они.

– За что же он ее бьет? – спросил Иосиф, тоже вставая.

– Учит, – серьезно, по-бабьи сказала девочка, отворяя двери барину.

На дворе, окруженный толпою, Пармен молча таскал Арину за косы, то бросая наземь, то подымая, и удары глухо звучали по ватной кофте. Женщина охала, стараясь только уже запачканной в крови рукою утереть все вновь струящуюся кровь. Публика не выражала ни сочувствия, ни осуждения. Только когда Пармен окончательно отшвырнул Арину и та почти поползла к кучерской, громкий говор обсуждений и мнений был прерван басом Лизаветы, закричавшей из форточки:

– Пошли все вон, что за кагал под окнами? Барышня нездорова.

– За что ты ее так? – спросил Иосиф, подходя к Пармену молчавшему в стороне.

– Болтает много, чего не нужно, – и будто вспомнив, прибавил:

– Сегодня на посиделки