Про папу - Максим Викторович Цхай Страница 22

— Вас что, не кормят?

Чавк-чавк-чавк…

Котася, подозрительно посмотрев на меня, хватает крылышко и смывается в кусты. Одичала. Собака Белка как ни в чем не бывало, выплюнув к моим ногам отвратительное кроваво-перьевое месиво, смотрит на меня, дескать: «А что случилось?»

— Кто из вас его поймал-то?

— Ты лучше попробуй, вот, пожуй сам, мне не жалко…

Отобрал остатки бедного голубя и похоронил их в мусорном мешке. Как-то неприятно это все. Я знал, конечно, что все это не мультфильм и звери есть звери, но чтобы вот так явно, в мясе, крови и с юмором — никак не ожидал.

* * *

У папы паранойя в связи с моим отъездом. Тревожится.

— А вдруг они в Европе решат, что ты российский агент?

В глазах папы я быстро сменил цвета, когда въехал, мы боялись, что тут меня примут за агента германского.

— Возьми мой паспорт, зачем он мне, и метрику…

— Папа! Зачем?

— Докажешь, что ты мой сын, будут допрашивать — приезжал к отцу, как ты еще докажешь.

— Лицо! Характер!

Папа думает.

— …Усы, лапы, хвост!

— Та пошел ты…

Долго копался где-то и принес свой потайной кошелек.

— Возьми с собой, как ты в Германии будешь жить, без жилья и работы…

— Виктор Васильевич, вы не волнуйтесь, ваш сын — прощелыга. Продержусь, тут осталось-то.

Надо будет хорошо карманы проверить перед вылетом. А то еще печенек напихает.

4 января 2017 г.

Когда я был маленький, в нашем доме жил красивый дог по имени Дик. Он очень любил сладости. И однажды сожрал огромный кремовый торт, который готовили на день рождения. Сожрал и спрятался. Но его нашли, уж очень большой был. Мама его ругала, сдерживая смех, а Дик смотрел в пол, опустив уши, и на носу у него оставался белый крем. После этого мы поняли: можно забывать теперь торты на столе сколько хочешь, Дик их больше не тронет.

У меня была раньше маленькая белая собачка. Звали ее Белка, как нынешнюю овчарку. Вернее, овчарку зовут как ту Белку, но это ей не помогло. Потому что нынешняя — собака-собака, а та, настоящая Белка, была собака-человек. Она обладала прекрасным чувством юмора, но, если вы поступали с ней несправедливо, могла на вас обидеться и не откликаться. Прошло уже двадцать лет, а мы всей семьей до сих пор помним ее как родное существо. Та Белка очень любила сосиски. Теперь уже никто не даст ей сосиску. Ни кусочка. Никогда.

Суровый самурай Мусяка как-то, когда в доме гостил я с одной девушкой, каким-то седьмым чувством почувствовала, что девушке неловко в чужом доме, при моих родителях. Ночью Мусяка принесла ей в кровать своей еды из чашечки. Мусяка очень любила рыбу. Любую. Но ей было нельзя — у нее были больные почки, и, хотя ее прооперировали, рыба была для нее почти табу. Когда она хотела чего-нибудь со стола, она не лезла нагло, как ее балованная дочь Котася, прямо ногами на скатерть и не орала противным голосом, а деликатно бодала меня под локоть и, когда я поворачивал голову в ее сторону, показывала лапой на то, чего ей очень хотелось, дескать: «Передайте мне, пожалуйста, вот это». Я давал ей все, кроме рыбы. Мусяка не обижалась, понимала. А может, нет. Но не обижалась все равно.

На, Котася, на, жадная старуха, твою любимую колбасу, жри сколько влезет, я лепешки с чаем поем.

У меня этой колбасы еще будет…

* * *

Сегодня явно не мой день. Папа решил, что в моих сборах без него никак. Уложу вещи в сумку, он их вытащит, наложит мне в чемодан все, что нашел, при том что разрешенный вес багажа всего десять килограммов… Постоянно приносит какие-то пустые коробочки: «На, сложи сюда». — «Папа, все уложено». — «Нет, рассыплется». И все это под скорбные пожелания удачи в пути в виде фантазий, как на границе меня арестуют. И смогу ли я сохранить военную тайну под пыткой? Лучший способ не выдать секрета — это его не знать, поэтому до определенного момента я был относительно спокоен.

Но когда, собрав и аккуратно уложив все футболки и носки, я увидел, что папа все опять аккуратно растащил по местам, бурча, что этот неизвестно какой матери сын опять все разбросал, то, стеснительно матерясь, я сгреб всю в одну кучу и понес ее запирать в чемодан. Папа побежал проверять, все ли носки собраны мной за один раз и, протискиваясь между моим столом и диваном… опрокинул на клавиатуру моего ноутбука стакан воды.

Почесал голову и вместо того, чтобы сказать хотя бы об этом мне, прочел злобную лекцию о том, что воду надо либо допивать, либо не тратить попусту, и, даже не вытерев ничего за собой, ушел.

Ничтоже сумняшеся сев за стол, чтобы сверить билет, и положив руки на клавиатуру, я с ужасом ощутил, что мои пальцы опустились в болото. И тут я взорвался, отметив про себя, что в моем голосе появились уже какие-то женские интонации. Папе прилетело, и он удовлетворенно сел слушать оперу. Впрочем, я уже собрался.

Этот текст — проба, клавиатура сушилась на батарее. Вроде пронесло. Я в полубессознательном состоянии. Не то от счастья, что не остался без связи, не то от простой радости бытия.

7 января 2017 г.

Трудно быть человеческим богом. А собачьим очень просто.

С наступлением холодов купи самых дешевых супнаборов и раздай их бездомным собакам.

Кот сам себе бог, он что в доме, что без, на мисочку молока себе всегда настяжает. А собака, та нет. Глаза у нее совсем другие. Ей все равно недолго осталось, не забьют, так сожрут, не сожрут, так замерзнет. Так пусть уйдет поев, с мыслью, что человек не только зверь, но и бог.

Вчера сунул старому худому псу кусок куриной тушки.

Он ее недоверчиво взял, хотел унести, чтоб я не отобрал обратно, но, пока нес, челюсти его заработали сами, и через два шага он все это судорожно заглотил.

Оглянулся. Я показал ему пустые ладони. Кончилось.

И вот тогда случилось волшебство. Пес подошел ко мне, сидящему на корточках, и положил мне на колено лапу. Положил и, чуть откинув голову, заглянул в глаза. Вам когда-нибудь заглядывали незнакомые собаки в глаза, так, чтобы ваши лицо и собачья морда были на одном уровне?

И я понял, что его нельзя погладить, не потому, что укусит ласкающую его руку, не человек же, а просто мы одинаковые с ним, равные.