Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская Страница 22

институте, где она училась на фельдшера. То она с поразительным хладнокровием рассказывала о практике в морге и поэтапно объясняла, как делать вскрытие. Она говорила с таким равнодушием, как если бы шеф-повар объяснял, как нужно вмешивать в блюда необходимые ингредиенты. Я смотрела на неё с ужасом, и в такие моменты, как ребёнок, думала: «Ого, какой она хладнокровный человек». Но неожиданно она вдруг переносилась в воспоминаниях на практику при родах и уже поражала меня своей сентиментальностью. На её лице был целый спектр эмоций, молниеносно сменяющих одна другую. От умилённо-плаксивой до восторженно-умиротворённой.

— И когда родился ребёнок, — говорила она, едва сдерживая радостные слёзы, — Я, я будто бога увидела. И стало так просто и так понятно, какая мудрость заложена во всём, что вокруг нас. И бог как будто в тот момент был везде. И с тех пор я ни сколечко не сомневаюсь, что бог есть. И этот ребёночек… Это было такое чудо, что я… — она немного смутилась, — я потеряла сознание от радости.

Но иногда мы с Ольгой раздражали друг дружку. Я её — занудством. Она меня — своей бешеной страстью к матам. Злая на работу, на себя, она безостановочно ругалась. От такой концентрации матов мне казалось, будто в меня швыряют гнилыми помидорами.

— Ольгаааа! Прекратиии! Надоелаааа!

— Ну ты же тоже ругаешься, зануда!

— Я не так много.

— Будешь плохой девочкой, в следующей жизни родишься филиппинкой, — утверждала она.

Тогда я изображала испуг:

— Ой, правда?! Ну, я тогда с тобой за компанию немножко поматериться могу.

Зазвонил Ольгин телефон:

— Привет! — это Лёня и Игорь.

— Русские звонят, — прошептала мне Ольга.

Я тоже прильнула к трубке.

— Мы могли бы с вами сходить в закусочную, если нет планов, — проговорил Лёня.

— Как приятно, Лёня, что вы, оказывается, умеете разговаривать, — засмеялась Ольга, — в прошлый раз вы упорно молчали.

— Да, я ещё и японским владею на хорошем уровне. Ну, так как насчет перекусить?

— Ну, приходите в клуб, там тоже можно перекусить.

Вместо голоса Лёни раздался возмущенный голос Игоря:

— Мы не японцы, чтобы клевать на продажную любезность! Если хотите с нами выпить в ресторане где-нибудь, тогда позвоните. А если хотите заработать, то ищите других идиотов!

В трубке раздались гудки.

— А ты говоришь, японцы нехорошие! — сказала Оля, — Да если бы мы с русскими работали в подобном заведении, нам давно бошки бы поотрывали!

XV

Чередой проходили похожие дни и приносили с собой новые и новые лица, слившиеся в одно азиатское мужское лицо. Имена больше не задерживались в мозгу и превращались лишь в одно нарицательное имя — окякусан. Закончились слезы,432 и появилась молчаливая терпимость. Молча одеваешься и идешь на работу. По инерции улыбаешься гостю, говоришь затертые диалоги, даже не задумываясь над словами. Они, как зазубренные стихи, говорились сами собой, а в голове была тишина, вакуум.

— Ты помнишь меня? — спрашивали меня часто.

— Да, конечно! — врала я с профессиональной наглостью.

— Тогда как меня зовут?

— Ну это вопрос слишком сложный, японские имена не так просто запомнить. Но твое лицо такое родное…

Дальше задавались одни и те же вопросы, ответы на которые я отчеканивала, не задумываясь, как зазубренные стихи:

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Откуда ты приехала?

— Из России.

— В России холодно?

— Да, очень.

— Много снега зимой?

— Да, ходить невозможно.

— Ух ты! Я слышал, там и медведи есть.

— Да, иногда они даже ходят по улицам и пугают людей, — врала я с поразительной наглостью.

— А кто ты по профессии?

— Учитель.

— А почему ты здесь работаешь?

— В России учителю платят 100 долларов в месяц.

В этом месте все, как один, начинали охать, ахать, недоумевать.

— Ты замужем?

— Нет.

— Дети есть?

— Нет, мне ведь всего двадцать лет.

— Что-то ты выглядишь старше.

— Это от того, что в России всегда морозы.

— Тебе нравятся японские мужчины?

— Да-а, очень.

— Чем они тебе нравятся?

— Они очень-очень умные и добрые.

Часто в клуб захаживал Миша. Но отныне его интересовала Ольга. Когда он приходил, застав её с другим гостем, то неизменно раздувал ноздри от злости, и, ломая пальцы, смотрел на часы, дожидаясь, когда уйдёт её противный поклонник. Когда же тот уходил, Миша плаксиво говорил Ольге:

— Мне хотеть хорооощая русская джена. Честная. Риза, любов?

— Любов, Миша, — отвечала Ольга с улыбкой и брала его за руку.

— Спасиибо, моё сердце било расбито. А теперь правда любов. Да?

— Да, — терпеливо повторяла Ольга, — да.

Часто гости задавали одни и те же вопросы по несколько раз за вечер. Это было похоже на задачки-обманки, которые в школе на уроках математики так часто сбивали с толку. Решение их было элементарным, но текст путаным, отчего казалось, что очевидный ответ не может быть верным. Так и здесь. Первый раз человек задавал вопросы, будучи трезвым. А затем, изрядно опьянев, по второму кругу, как заерзанная пластинка, спрашивал то же самое. Растерянная и озадаченная, я таращилась на пьяного гостя и не могла поверить, что это те самые задачки-обманки. Что человек так скоро может забыть недавно прозвучавший диалог. Легче было поверить, что я неверно перевожу вопросы. Хотя, скоро я привыкла к тому, что каждый второй гость непременно в течение вечера как минимум дважды спрашивает, откуда я и как меня зовут.

Улетая из России, я была убеждена, что воспоминания о доме и семье будут поддержкой для меня. Но это оказалось заблуждением. Воспоминания мне не грели душу, а наоборот обостряли горечь осознания того, что я не могу вернуться домой, что семья моя — едва ли реальность. Я сняла со стен семейные фотографии и всякий раз, когда сознание мое готово было вернуться в прошлое и снова расковырять мне нутро, я говорила себе: «Не сметь!