Раиса Орлова - Мы жили в Москве Страница 23

Некоторые их возражения звучали ближе к тому, что мы слышали в Москве от противников, даже от тех, кого называли "наследниками Сталина". Но в ГДР их мысли и слова были для меня не просто отчуждены чужим для меня языком. Они воспринимались по-иному еще и потому, что люди (хотя я знала их мало) все же по-человечески были мне милы, были искренни. Они не претендовали на владение абсолютной истиной, а лишь искали ее, искали, пусть по-иному, чем мы, ответов на вопросы, важные и для них и для нас. Часто сомневались, не скрывали этого, внимательно слушали возражения.

В 1968-1969 годах, после вторжения в Чехословакию, и еще сильнее после публикации на Западе книги Л. "Хранить вечно" многие гедеэровские связи резко оборвались или постепенно истлели.

Но душевные привязанности остались.

* * *

Июнь, 1985 год. Западный Берлин. Мы сидим в кафе с молодыми людьми. Они недавно перебрались на Запад из ГДР, кое-кто перед этим сидел в тюрьме. Я собираюсь на следующий день пойти в Восточный Берлин. Называю имена тамошних старых друзей, которым хочу хоть по телефону позвонить. Наши собеседники неприятно удивлены:

- Что у вас может быть общего с этими оппортунистами, приспособленцами?

Этих молодых собеседников мы знаем недавно, но сблизились с ними быстро, легко. Оказалось, что мы их лучше понимаем, чем их сверстники, всё время жившие в одном городе, но разделенные стеной. Значит, дело не в различии поколений.

Но мы душевно связаны и с теми, кого они называют "приспособленцами". С теми, кто не может и не хочет никуда уезжать и поэтому вынуждены иногда идти на соглашение с властями.

Ведь и мы оба так жили долгие годы. Так жила я до самого нашего отъезда. Так продолжают жить многие люди в Москве, Ленинграде, Новосибирске.

В июньское утро восемьдесят пятого года я стояла на полутемной станции метро Фридрихштрассе. Пограничник вернул мне паспорт - вежливо-сухо: "Вам отказано".

Надо мной, на верхней галерее - часовые с автоматами, в тяжелых сапогах. Это было воплощением ужаса, но и полного абсурда. А я вспомнила, что видела эту же станцию с той стороны двадцать один год тому назад. Какими же глазами я тогда смотрела на разделенный город, на разделенную страну, на разделенный мир?

* * *

В поезде от Берлина до Москвы мы почти не спали. Перебирали недавние впечатления, спорили и рассуждали: что же значили эти встречи с нашими Вчера, Позавчера, а может быть, и Завтра?

И сейчас Восточный Берлин не ушел из нашей жизни, так же как не ушли Веймар и Дрезден. Мы читаем книги, расспрашиваем людей, приезжающих оттуда. Новые надежды внушают прежде всего независимые пацифисты - "белые круги" и те силы ненасильственного сопротивления, которые кристаллизуются вокруг церквей.

Когда я в книжных магазинах Парижа, Рима, Амстердама, Нью-Йорка вижу "Кассандру" Кристы Вольф, читаю разноязычные восторженные отзывы о ней, когда я слушала ее речь в Штутгарте - ей вручали Шиллеровскую премию, - я горжусь ее успехами так же, как горжусь успехами моих соотечественников в Москве, в Ленинграде...

А для Л. едва ли не самым драгоценным читательским откликом были слова молодого берлинца: "Я про тебя узнал еще в тюрьме. У нас там был самодельный радиоприемничек, смастерили в коробке из-под ваксы, я слушал твою речь и отрывки из твоих книг. И наши парни говорили: "Когда мы слушаем его, то перестаем ненавидеть русских"".

* * *

Вернувшись в Москву, мы узнали, что тринадцатого марта закончился суд над Иосифом Бродским.

Его имя появилось впервые в советской печати в январе 1963 года в журнале "Новый мир"; в том же номере, где были напечатаны два рассказа Александра Солженицына, опубликовали и стихотворение Анны Ахматовой с эпиграфом из Бродского. Это было знаком высокого признания молодого поэта.

А в ноябре 1963 года газета "Вечерний Ленинград" опубликовала фельетон "Окололитературный трутень", в котором Бродского обвиняли не только в тунеядстве, но и в сочинении антисоветских стихов и даже попытке украсть самолет, чтобы удрать за границу.

Несколько ленинградских литераторов, знавших Бродского, сразу же попытались опровергнуть опасную клевету, но секретариат Ленинградского отделения СП по требованию КГБ постановил: предать его суду как тунеядца. Он был арестован.

Писательница, журналистка Фрида Вигдорова решила поехать на суд. Однако впервые не получила журналистской командировки, более того: в "Литературной газете" ее предупредили, чтобы она в дело Бродского не вмешивалась. Но она все же поехала в Ленинград, пошла на суд и записывала.

...Судья. А вообще какая ваша специальность?

Бродский. Поэт. Поэт-переводчик.

С. А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Б. Никто (без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

С. А вы учились этому?

Б. Чему?

С. Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...

Б. Я не думал, что это дается образованием.

С. А чем же?

Б. Я думаю, это... (растерянно)... от Бога.

В ходе суда соблюдались все процессуальные формы. Было много свидетелей, обвинитель, адвокат. Общественные защитники - писательница Наталья Грудинина, профессора-литературоведы Владимир Адмони и Ефим Эткинд обстоятельно, со знанием дела свидетельствовали, что Бродский очень талантливый поэт и высококвалифицированный, чрезвычайно трудолюбивый мастер стихотворного перевода с нескольких языков. Эти свидетели доказали полную несостоятельность обвинения в тунеядстве.

Обвинитель в крикливой, полуграмотной речи заявил, что Бродского защищают "прощелыги, тунеядцы, мокрицы и жучки". Судья не прервал его, хотя много раз прерывал адвоката.

Один из свидетелей обвинения - трубоукладчик - говорил:

"Я Бродского лично не знаю. Я знаком с ним по выступлениям нашей печати. Я выступаю как гражданин и представитель общественности. Я после выступления газеты возмущен работой Бродского. Я хотел познакомиться с его книгами. Пошел в библиотеку - нет его книг. Спрашивал у знакомых, знают ли они такого? Нет, не знают..."

Такие же показания давали: другой рабочий, пенсионер, учительница, заместитель директора Эрмитажа по хозяйственной части, начальник Дома обороны и др. Никто из них не знал ни Бродского, ни его стихов, но, ссылаясь на статью в газете, они требовали осуждения поэта. Единственный представитель Союза писателей из мелких функционеров заявил, что так как Бродский "не получил народного признания", значит, такого поэта "не существует".

Приговор гласил: "Сослать в отдаленные места на пять лет с применением обязательного труда".

Рассказы Фриды Вигдоровой, ее запись потрясали. Лидия Чуковская говорила ей, что эта "запись... благодаря художественной силе своей заставляет каждого пережить этот суд как оскорбление, лично ему нанесенное..." *.

* "Памяти Фриды", рукопись.

Прошло восемь лет после XX съезда. Эти годы мы постоянно слышали, читали и сами повторяли, как заклятье: то, что было при Сталине, никогда не повторится... Никогда не повторится...

Мы верили потому, что хотели верить. Верили, хотя сталинцы продолжали хозяйничать в государстве, в партийном аппарате, в издательствах, в газетах, в журналах.

Но мы верили, что движение, начатое на XX и XXII съездах, неостановимо, верили, что раскрепощенная мысль и пробужденная совесть не допустят возвращения к сталинщине. И эта вера не была слепой. Ведь из лагерей вернулись миллионы заключенных, издавались некогда запретные книги, по решению Политбюро были опубликованы "Один день Ивана Денисовича" и "Теркин на том свете", возникали все новые прорехи в железном занавесе.

Травля и осуждение Бродского вызвали острую тревогу - неужели это предвестие, неужели могут повториться расправы сталинских времен?!

Но тревога вызывала не только страх. Прочитав запись Вигдоровой, многие испытывали потребность вмешаться, что-то предпринять, и не только для защиты молодого поэта, но и в защиту справедливости, законности, которую после 1953 года столько раз громогласно объявляли восстановленной.

Ученые, писатели, журналисты, студенты посылали письма в ЦК, в Прокуратуру, в Верховный Суд, секретарю Ленинградского обкома Толстикову, Председателю Верховного Совета Микояну, в Союз писателей.

Мы помним далеко не всех, главным образом литераторов: В. Адмони, Б. Ахмадулина, А. Ахматова, В. Ардов, А. Битов, 3. Богуславская, Б. Бахтин, А. Вознесенский, Р. Гамзатов, Е. Гнедин, Д. Гранин, Р. Грачев, Н. Грудинина, Ю. Герман, Е. Голышева, И. Дьяконов, Н. Долинина, Е. Евтушенко, И. Ефимов, Л. Зонина, Вяч. Вс. Иванов, Я. Козловский, С. Маршак, Ю. Мориц, И. Меттер, С. Наровчатов, И. Огородникова, Н. Оттен, К. Паустовский, А. Сурков, Л. Чуковская, Д. Шостакович, Е. Эткинд и др.

Защитники Бродского обращались за подписями главным образом к влиятельным людям. Некоторые отказались - А. Твардовский, А. Солженицын, И. Эренбург, полагали, что это дело вовсе не заслуживает таких усилий, такого шума.