Александр Стеклянников - Предназначение Страница 23

- Я хотел бы устроиться на работу, грузчиком или комплектовщиком.

У Сааха были документы одного из бандитов, позаимствованные в лесном домике. Толстячок долго смотрел ему в лицо, потом спохватился, встал и сказал, услужливо предложив стул:

- Садитесь. Я сейчас... У нас как раз... Недостаток... Нужны комплектовщики и... и грузчики. Пишите заявление, а я... пойду распоряжусь насчет спецодежды. Погодите.

И он выскочил, хлопнув дверью. У Сааха сдавило горло. Он тихо встал и, задохнувшись, сглотнул. В чем дело? Тело рвалось вон. В чем дело? Его прожгла мысль: служащий не спросил документа - а это первое требование при устройстве на работу. Почему? Саах вышел из кабинета и тихо прошел по коридору дальше. Из приоткрытой секретарской слышался голос толстячка, говорящего по телефону:

- ... да-да, только борода отросла. Приметы схожи, как две капли воды. Да-да. Смогу задержать минут на пятнадцать. У нас есть охрана, если что, попробуем удержать силой. Адрес? Вот...

Саах не стал дослушивать, вышел, спустился на улицу и пошел к воротам базы. Тело было спокойно даже тогда, когда дорогу ему преградил вахтер и несколько крепких парней ринулись к нему, чтобы схватить. Мир не желал меняться и в этот самый момент топил свою надежду. Он побежал в боковую улочку и услышал краем уха, как у ворот затормозила машина. Теперь его знали не только в лицо - каждую мелочь его внешнего вида. Это было нужно? Или?

Бесконечность молчала, втягивая его в водоворот мировых событий. Впереди над домами показался столб дыма, и Саах помчался туда. Через несколько кварталов он выбежал на площадь, а из другого переулка прямо ему навстречу выскочил грузовик. За рулем сидел тот детина, который видел его в лесном домике, их взгляды встретились во второй раз, высекая искры из затвердевшего воздуха. На площади волновалась толпа народу, горел магазин одежды, окрашивая небо черным дымом. "Обычный" пожар. Саах вскочил в толпу и протиснулся ближе к центру событий. Из ближнего дома выбежал мужчина в рубашке, кинулся к магазину и отскочил, отброшенный жаром пылающих стропил.

- Брезент, есть ли у кого-нибудь брезент! - орал мужчина; увидел Сааха, подбежал и стал стаскивать с него длинную брезентовую куртку, взятую в лесном домике, всю в заклепках и каких-то металлических побрякушках. Натянув на себя, выпустил капюшон, плеснул из ведра на голову воды и бросился к магазину. Наперерез ему вырулил грузовик. Детина за рулем затормозил, распахнул дверцу и, прикрываясь рукой от жара, проследил, как мужчина в его куртке, звенящей заклепками, исчез в пламени. Осталось невыясненным, что он хотел спасти, - ребенка, жену, сейф, - потому что стропила рухнули, похоронив под собой совсем другую загадку, о которой Саах, удаляющийся от площади по узким закоулкам, узнал на следующий день: преступник Саах сгорел в магазине на площади Свободы в попытках скрыться от карающей десницы закона. В пепле был найден визитный медальон Сааха, который он носил в кармане куртки, а об одиноком мужчине в рубашке никто и не вспомнил, обсуждать решения "свыше" было не принято.

Саах поселился в коммуналке на окраине города. Длинный коридор соединял десять комнат. В восьми из них жили старушки, в девятой - он сам. Десятая комната была отделена от коридора бронированной дверью, а от улицы, как потом разглядел Саах, - железными ставнями. Свет мерк в глазах при виде насилия, царящего в городе. В комнате сидел Шевчук, приговоренный к медленной смерти в каменном кубе коммуналки. Засадили его туда три года назад, и вот уже год, как Саах жил в соседней с ним комнате. Шевчук орал песни о национальном герое Саахе, погибшем в огне славы от рук поганых правительственных чинов. О спасителе мира Саахе, его неудавшейся миссии и о грядущей гибели Земли. Он поносил тех, кто засадил его в эту комнату, объединяя их под общим ярлыком: погань. Он пел о любви, о радости и о смехе чистого сердца, о солнце, весне, осени и о звездах. Бабульки приносили Шевчуку еду под окно, он спускал веревку, сделанную из своего нижнего белья, через щель между стеной и неплотно прилегающей ставней и поднимал кусочки хлеба, сыра, ломтики яблок. Бабушки плакали, украдкой крестились и уходили, быстро семеня стоптанными шлепанцами... все это впитывалось, копило мощь.

Саах сидел в комнате, глядел в окно на заходящее солнце и чувствовал себя семенем, уснувшим на зиму в родной земле. Он ждал. Его черный взгляд был тих и спокоен, пространство тишины в комнате можно было щупать рукой. Что-то готовилось. Что? Наверное, если бы это было уже известно, то не представляло бы интереса. Если человек - это семя, то что будет представлять собой тот росток, который выйдет из этого семени, пробив оболочку? Семя умирает, давая жизнь дереву? Или семя становится деревом, перестав быть семенем? Или само дерево, - это семя, ставшее, наконец, самим собой?.. Две реки любви пробивались из глаз Сааха и текли вниз по стене, по мостовой, уходя в улочки, растекаясь по городу. И дети, вдруг ступив в один из таких ручейков, начинали смеяться и играть в жмурки, пока родители не пробовали звать их домой и заставлять зубрить интересные книжки, становящиеся от этого совсем неинтересными. Это было как солнце, но оно росло из земли под ногами, под грязными, потными ногами.

И вот в один из дней голова Сааха взорвалась, разлетевшись маленькими осколками, смешавшимися со звездами. Шар оранжевого цвета стал расти внутри всего, чем был Саах, а был он всем. Неподвижные волны несли нечто куда-то с пугающей интенсивностью. Саах прошел в прихожую, открыл ящик с инвентарем, взял тяжелый стальной лом, подошел к бронированной двери, из-за которой растекалась по городу очередная песня, и под испуганное шушуканье соседей несколькими ударами выбил ее. В комнате было темно и затхло. Проделав ту же процедуру с окнами, Саах собрал в пучок солнечную напряженность и тихо наполнил ею комнату. Вселенная вибрировала здесь, рядом, он мог потрогать ее руками, от колец Сатурна до светлой безысходности. Шевчук снял пыльные очки, покачался на пружинистой сетке кровати, почесал бороду и уставился на Сааха, близоруко щурясь. Он немного офанарел, и Саах видел, как понимание росло в Шевчуке, разрастаясь, подобно масляному пятну на скатерти.

- Зачем ты это сделал? Мне ведь еще долго сидеть, - Шевчук усмехнулся, - до смерти. Я ведь пожизненно. Или ты и есть смерть?

- Смерть кончилась уже. - Саах сел на тумбочку. Он был застывшим, нежным и пронзительным. - Теперь начинается жизнь.

Он неподвижно сидел, глядя вдаль, завивая барашки радости на полотне мировых катаклизмов, из которых, казалось, только и состоял весь мир. Шевчук вдруг перестал качаться на кровати, остолбенел, вскочил, подбежал к Сааху и заглянул в его глаза. Две пары глаз были идентичны, в обоих горела бушующая Радость, и в абсолютном покое Вечности плыла новая Земля.

- Саах, ты?!

Саах не шелохнулся, он был пустотой, вобравшей в себя мир и готовой выплеснуть его в Новое. Это было, как нарастающее гудение. Шевчук плескался в океане, глядя в глаза человека, сидящего на тумбочке в маленькой комнате. Он был дельфином, звездой и маленьким бельчонком, научившимся летать. Нарастало ускорение. Саах, неподвижно застывший в углу, глядя перед собой, в то же время уносился, растворяясь в ...

- Что ты делаешь? - Шевчук схватил его за плечи, обнял, прижал к груди, как родственника, которого не видел три с половиной миллиарда лет:

- Что ты делаешь?!

- Навожу связь с тем, что когда-то было пеплом Сааха.

x x x

Где-то вдали Стеах отыскивал себя снова. Путеводителем и одновременно целью была Радость. Все вокруг стало улыбкой, столь же многоликой, сколь разнообразны были ее, этой радости, отрицания и преграды на долгом пути, каждая пядь которого в итоге превращалась в крохотную вечность. Что-то наконец свершилось, эти жаждущие чего-то нового эоны тысячелетий вдруг обрели итог, цель своего пути, нескончаемого бега по спиралям эволюций; легкий испуг:

- Мать, это что, конец мира, Вселенной?!

Улыбка:

- Малыш, ты находишься лишь в начале Времен... Ты понял, что Игра еще и не начиналась? Вы и не жили до сих пор, ибо не возникало еще жизни, но только эволюционные пертурбации смерти. За миллиарды лет ты впервые ощутил дыхание жизни... А это начинаются роды, - (Стеах чуял толчки и содрогания где-то в окружающем пространстве вокруг себя, хотя было ясное ощущение, что они затрагивают всю Солнечную Систему, по крайней мере. Шум и далекий грохот... Но все было тихо и неподвижно, почти монументально.) - начинается настоящая игра.., которая со временем окажется в свою очередь лишь подготовкой к Настоящей Игре, которая в свою очередь...

- О, но я хочу сначала сыграть в эту! - и Стеах вошел в мир.

x x x

Боль, боль, боль. Сквозь него текла мощь, столь чудовищная, что одной капли этого водопада было достаточно, чтобы разнести Мироздание по косточкам.

Он подумал (скорее, осознал) одну вещь, казалось бы, незаметную, но решающую; вещь столь важную для будущего и столь простую одновременно, что у него от восторга захватило дух. Она заключалась в вопросе: что он подразумевал, говоря "я"? Уже давно под "я" он понимал человечество, мир, универсум, Мать. Уже давно он универсализировался настолько, что для его сознания не существовало расстояний и времен, и он мог находиться везде одновременно.., оставив тело в трансе в каком-нибудь уголке огромного мира: чердаке, квартире, подворотне... Уже давно его еженощный так называемый сон являлся скорее сознательной работой в каком-нибудь из уголков огромного мира, куда он отправлялся, побуждаемый неким внутренним стремлением.., оставив маленькое тело в расслабленном оцепенении, в глубокой бессознательности временной смерти. Это было неразрешимой проблемой всех времен и народов. И вот впервые в процессе тотализации участвовала эта плоть со всеми ее ограничениями, эта грубая субстанция в кожаном мешке. Сие было самым восхитительным сюрпризом и... самым трудным препятствием, самой ужасной пыткой, началом раздирающей боли, началом изживания Врага, с которым он встретился теперь лицом к лицу в его логове впервые за всю историю своего миллионнолетнего развития; это было началом конца страдания, началом пре...