Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина Страница 23

сына возит – и раз, и другой. Он там, говорит, работает, молится, вдруг завяжет? Клава знает, когда такое горе с сыночком, сама в монастырь уйдёшь или ещё куда – лишь бы у него всё хорошо. Но по правде (Людмиле-то Клава такого отродясь не скажет), поменьше нужно баловать сынка-то. Пока рос – ни по дому ничего, да и учился кое-как. Клава знает, они с её сыном, тоже Виктором, в один класс ходили. Виктор рассказывал, что Витька даже над учительницей насмешничать себе позволял. А Людмила – сколько раз ей Клава говорила, что пороть надо Витьку – губы в нитку стянет и промолчит. А уж как взрослым стал, всё ему можно, возомнил.

Клава с дачи утренней электричкой вернулась, почти месяц там провела. Раньше всё с Людкой ездили, та грибы – что собирать, что солить – большая мастерица! Но теперь Людка с мужем ездит. Рассказывала – по городам всяким, на машине. А для Клавы нет лучше, чем на даче! Правда, и дел в сентябре много: картошку выкопать, морковку, свеклу. Грибы опять же – самая для опят пора. Телефон на столе валяется, зарядить бы надо, хотя кому нужно, те и на городской позвонят. На трубку редко кто – если что случится, пока она на даче. А в этот раз случайно дома трубу-то оставила. Виктору один раз с почты позвонила, так, на всякий случай. Раньше как-то обходились без мобильников этих? Городской он и дешевле, и привычней, Клава все номера товарок своих наизусть помнила и Людкин тоже. Да вот новый городской Людмила не дала, говорит – нету, а скорее всего, не хочет, чтобы Клава на него звонила. Что ж, её понять можно: новый муж, новые правила, не до подружек. Но вот сейчас Клава с грибами разделается, те которые до электрички набрала и свежими в Москву привезла, переберёт, сварит, да Людмиле на трубку и позвонит. Узнает, когда та домой к себе собирается, встретятся, поговорят про сыновей, про мужей, да мало ли разговоров накопилось за месяц.

***

Никогда Амирам не позволил бы себе копаться в телефоне Людмилы, но только не сейчас. Он не знал телефонов её подруг, вообще – кого-либо, и надеялся найти их в телефонной книге. В списке контактов нашлось всего три номера: самого Амирама, соседки Клавы (так записано – Клава-соседка) и некоего Вити, с которым Людмила общалась довольно часто. Но и тот, и другой номера недоступны. Оставаться в душераздирающей тишине квартиры без Людмилиного хохотка, без её смешливого безостановочного говора мнилось нестерпимым. Никакого мало-мальского дела не придумывалось, все хлопоты по похоронам, включая поминки в небольшом кафе прямо возле Хованского кладбища, Амирам оплатил специальной службе, ему ни с чем управляться не надо, но и сидеть в пустой квартире – невыносимо.

Амирам заглянул в паспорт Людмилы, посмотрел адрес регистрации, снял с гвоздика ключи и поехал в Бирюлёво, непонятно на что надеясь.

Панельную девятиэтажку и квартиру Людмилы на шестом этаже Амирам нашёл достаточно быстро. Пока шёл с автобусной остановки, смотрел по сторонам, представлял, как Людмила ходила этой улицей, так же, как и он теперь, смотрела на пыльные липы, на церковь без купола, прячущуюся за деревьями прямо во дворе дома. Вот прыснула через дорогу рыжая полосатая кошка, и Амирам, чуть притормозив, вздрогнул: вдруг и Людмиле встречалась когда-нибудь именно эта кошка.

Под дверью квартиры постоял, усмиряя бухающее сердце и проталкивая ком в горле. Потянулся к пуговке звонка, но застопорился и позвонил в звонок у соседней квартиры. Дверь тотчас распахнулась, женщина в фартуке и низко повязанном платке молча смотрела на Амирама.

– Клава? – спросил он наобум.

– Клава. А вы кто?

И застыв на секунду с прижатым ко рту кулаком, запричитала, заохала, закричала, когда Амирам сказал, кто он, и почему приехал.

– А Витька знает? – спросила она, утирая слёзы фартуком, – и тут же без перехода засуетилась, – проходите к нам, я днесь с грибами разбираюсь, насилу с дачи возвернулась. Хорошо, вы меня застали, чуть бы раньше… А-а-а, Людка-Людка, как же таааак!

Амирам, держась изо всех сил, чтобы не заголосить вместе с Клавой, спросил осторожно:

– А Витька – это кто?

– Как, вы не знаете разве? – Клава вытаращила и без того круглые выпуклые глаза, – сын Людкин непутёвый, моему Виктору дружок. В школе вместе учились. После армии женился где-то на Севере, а потом приехал и не просыхал с той поры, как папаша его покойный, лет шесть тому. Уж Людка куда его не таскала: и на гипноз, и к бабке-знахарке, а потом в монастырь сдавать стала. Он там поживёт неделю, когда больше, приедет – не пьёт. А потом – опять. И опять Людка его везёт.

Разобраться и понять Амираму никак не удавалось. Хотелось «разложить по полочкам» всё сказанное Клавдией, а пока возникло необъяснимое и тягучее, как дёготь, чувство, что его обманули. Зачем? И кто! Людмила!

Клава затараторила споро:

– Стыдно, наверное, Людке-то перед вами. Вы – мужчина порядочный, а тут – сын алкоголик. Вы на неё не обижайтесь. Не хотела она вас в это макать. А я-то, я-то болтушка, чужую тайну выдала!

– Могу я попросить вас Виктора найти до похорон? – спросил Амирам, едва совладав со своим голосом.

– Как же, как же! Сейчас Виктор придёт с работы (мой Виктор, сын) и разыщем. Да нет, позвоню, чего ждать! Если нужно – съездим, привезём. Как же допустить, что сын мать не похоронит. Оооох, – запричитала она ещё пуще, – горе-то какоеееее!!! Люююдка!

И тем же вечером Клава доложила Амираму по телефону, что Витька в Серпухове, в монастыре. Завтра Виктор («сынок мой» – неизменно добавляла Клава) за ним съездит.

***

Народу в морге больницы набралось неожиданно много. Клава обзвонила, обошла, разыскала бирюлёвских соседей и подруг Людмилы с оставленной работы. Приехала даже «жена директора» (так с придыханием шепнула ему на ухо Клава), которая смотрела на Амирама с явным и неуместным интересом, и соседи из дома на Авиамоторной, где Амирам, прожив гораздо дольше Людмилы, не знал и половины собравшихся. Но на поминках в кафе осталось человек десять, не больше.

Трапеза длилась недолго, на взгляд Амирама, но ручаться не мог: что-то нарушилось в эти три дня: то казалось, полдня прошло, а на часы глянешь – всего-то час, а то, наоборот, оглянуться не успеешь – уже темно и надо ложиться в ставшую громадной и неуютной постель.

Витька, похожий на хорька мелкими чертами лица, круглыми насупленными бровями, сидел напротив Амирама. Он мало ел, водку пил неохотно, и, словно, не умеючи: судорога пробегала быстрой и мелкой рябью по его лицу, когда он опрокидывал в себя очередную стопку. Шевелились его губы,