Колокола весны - Анатолий Никифорович Санжаровский Страница 23

Дедок сморщился, как попенгаген после бани. Плюнул и отпал.

А мне тоже край некогда.

Кинулся я бешеным порядком искать новый старт.

Теперь предстояло бежать десять километров по улицам города.

На этом старте публика покультурней. Не давятся, как хрюши у пустого корыта. Не толкаются. Уступают друг дружке. Мол, путь долгий, на финише сочтёмся.

Чтоб не мешать погорячливым бегунчикам, я из вежливости даже к обочинке взял. Увидал на тротуаре скамейку, хотел было присесть да как следует отдышаться от первого забега.

Но на присест я не раскошелился. Я и на ходу отдохну!

Иду себе ни шатко ни валко.

Ну… Пока я черепашился…

Без толкучки все уже промигнули.

Я немного вроде перевёл дух. Пора и мне, думаю, живей пошевеливать копытцами, и чуток наддал, пошёл своим коренным темпом.

Бегу я себе, бегу…

Проезжая часть улицы пустая, по бокам дружинники, за бордюром зевалкины. Всё как полагается.

А тут вдруг это уже дружинников нету, народец по всей улице распохаживает. Прохлаждается.

С чего бы таковские непорядки?

Смотрю, а передо мной сымают — висела поперёк улицы — красную широкую ленту со словом ФИНИШ.

Увидали меня, машут:

— Сердешный! Ты всё бежишь?! На кой? Тормози-и! Глохни-и-и! Поезд ушёл, молоко сбежало! Всё уже давно кончилось! Ордена все розданы. Все уже Бог знает когда ушли пить чай. Заворачивай оглобельки…

— А я могу ещё три раза по столько…

И бегу себе в удовольствие, бегу. Вошёл только во вкус.

Бегу назад, к старту, где оставил на весёлую мороженщицу свой задотряс.

Мда-а… Скоростёнка у меня аховая…

Ну кому нужна моя выдержка на дальность?

Она не уберегла от выговора даже "урожайного" председателя.

Выщелкнулся этот председателёк скупой. Крепче стали! Только радостно ручки потёр и прихвалился:

— Скупость в кармане не трёт, а простота всегда в дырках ходит.

Не дал из обещалки ни на одну шину.

И расплёв нас развёл.

15

Но от дела от своего я не отступился.

Каждое лето ездил я на свои кровные в новое место.

K лету, к теплу, старался я сбиться деньгами, подкопить. Всегда у меня копейка к рублю бежала, рубль собирала.

Ведь чем больше я имел, я дальше ехал…

Прохоровка на Курской дуге.

Харьков.

Севастополь.

Полтава.

Краснодон.

Волгоград.

Брест.

Куликово поле.

Тула.

Бородино.

Москва.

Новороссийск.

Киев.

Керчь.

Сколько уже излетал…

На одну Луну не заскакивал! А так везде отбыл. Сколько повидал… Сколько понаслушался всего…

Однажды перед поездкой захожу за закорючкой на маршрутный лист к одному райначпупсику.

Был такой высер Понитков.

Конопатый — воробьи мордотень обосрали, — капризный, с норкой. Посток с вершок, а спеси на целого министра. Не зря молвится, во всяком чину по сукиному сыну. Бегает этот Понитков по своему тупику,[67] как маятник, а не расписывается. Ехидно так со смешками гугнявит сквозь гнилые кривые бивни:

— Слушай! Ты что, паралитик? Да на хрена ты, квадрат, и таскаешь, и таскаешь, и таскаешь этот навоз? У нас что, своей грязи мало?

Обожгла мне душу его побранка. Закипел во мне ад.

"Да вы что?! Эта ж земля — как святыня! Как знамя!" — хотел я прокричать в ответ. А молчу. Толку нипочём не сведу.

И не стал я ни кричать, ни просто говорить. Кому было говорить? Нет, всё ж не ту страну назвали Гондурасом. Гондурас — страна дураков и дур. Там эти понитковы!

Напусти Бог смелости, а то и горшки полетят…

Ещё смеяться!

Ничего.

Как говорил один генерал, «последним смеётся тот, кто стреляет первым»!

И я выстрелил.

Сваял документишко для Москвы.

Так и так, писал, всё время я мечтаю объехать все наши города-герои. Места крупных боёв.

Из поездок я привожу политую кровью наших людей священную землю.

А у нас в районе один товарищ Понитков не понимает важности моего дела. Глумится надо мной. Он обозвал все мои поездки за священной землёй матом.

Через пять дней приехал подполковник.

Вижу, киснет у моего оконушка незнакомыш в военном.

Было это рано утром, на коровьем реву.

Чего в такущую ранищу? Откуда?

А, думаю, он не корова, я не солома. Не съест!

Напахнул на плечи выходной пиджачишко. Выхожу.

Пожал он мне так уважительно руку и долго, не без восхищения, как мне показалось, всматривался в мой значок мастера. Два других значка, за учебу, его не интересовали.

— Откуда у вас значок мастера спорта?

Я слегка трухнул и с пятого на десятое качнулся пояснять.

Рассказал, как размазал…

Подбежало времечко, когда весь смысл жизни я увидел единственно в этом значке.

Ездил я много. Полистай маршрутные листы. За десятерых мастеров отбарабанил!

А значка нет как нет.

Как его добыть?

Пo правилам мне к нему не подскребтись. Очень уж скользкие правила. Вчетвером — в группе не должно быть менее четырёх кактусов — нужно в одиннадцати походах прошлёпать три тысячи сто пятьдесят километров.

Ей-бо, и грустно, и смешно.

Грустно оттого, где я буду искать эту группу? В Двориках же кроме меня никто дальше кафешки «Улыбаловка» на велосипеде не катается. Даже в Воронеже — народу под мильон! — нету велосипедной секции.

С кем ехать? Не с кем. А один, по правилам, ехать не моги: не в зачёт твои страдания.

Дальше.

За отпуск я выскочу лишь в один поход. Значит, надо на одиннадцать лет растягивать эту резину? Нужно мне это как слепому очки… Гхэх! Стать мастером — это вам не в кандидаты наук пробрызнуть!

А смешно оттого, что эти три тыщи надо мусолить одиннадцать лет. Да я в одно лето больше накручиваю!

А мне поют, хочешь стать мастером — всю жизнь посвяти. Бросай-де свою деревнюху и дуй, где есть велосекция. Меня сватали в Тулу. Сватали в Рязань. Там добыть мастера мне ничего б не стоило.

Но я не хочу покидать свою землю. Свои Дворики. Не хочу спокидать свои грешные вавилоны. Как-никак сам выводил. Только тут и чувствуешь себя человеком…

Озорною метельною дымкой

Принакрылись поля и луга.

На чужбине мы лишь невидимки,

А на Родине мы — берега.[68]

И вот вернулся со значком из армии Митя Просветов. По-уличному Дрюша. Хватанул по какому-то виду.