История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 24

Я убеждала себя, что уже не надо о нем заботиться. Каждая чашка кофе, крахмальная рубашка, найденный носок – тысячи нитей, привязывающих меня к мужу. Я представляла себе воздушный шар, привязанный к земле. Одну за другой, думала я, с помощью простых механических действий я отвяжу каждую нить. Стыд и ужас в моем сердце улягутся, с каждым днем мой шар будет становиться все легче. Без боли. Через месяц, три месяца меня едва ли будет волновать, что с ним происходит.

Так что наша жизнь пошла как обычно. Однажды ранним вечером он и Сыночек играли в гостиной на ковре. Любимой игрушкой был парашютист, который, если его подбросить, раскрывал парашют с нарисованным ястребом и плавно опускался на ковер. Лайл, увы, добрался до парашюта и изорвал его в мелкие клочки, и Холланду пришлось починить его с помощью старого хлебного мешка и какой-то бечевки. Я дала Сыночку свой металлический пояс поиграть. По радио говорили о войне: президент обещал скорый ее конец, дескать, даже те, кого сейчас призывают, вряд ли попадут на передовую.

Я смотрела на силуэт мужа на фоне окна, он не изменился. Воспоминание, еще один узел, который надо тихонько развязать:

– Холланд, помнишь свою комнату в Чилдрессе?

Он повернулся ко мне, ничего не говоря. Его напомаженные волосы блестели спиралями. По радио начали говорить о какой-то кинозвезде.

– Не знаю, почему я об этом вспомнила, – сказала я, а лицо начало гореть от его взгляда. – Помнишь, в шторе была дырка, и мы по ней определяли время?

– Не уверен, что помню…

Я тронула его за руку и улыбнулась.

– Ты взял свой ножичек, и воткнул в крышку стола, и нарисовал вокруг солнечные часы, и по ним мы узнавали, когда должен был закончиться урок музыки. И я переставала читать тебе. А твоя мама поднималась к нам. Ты не помнишь?

Сыночек принялся разговаривать с солдатиками.

Холланд посмотрел на мою руку и накрыл ее своей.

– Я помню, как ты мне читала.

– Мама, – сказал Сыночек, – он поломался.

– Я починю, – сказала я, взяла пояс и положила в карман платья.

– Стихи, – сказал он. – Каунти Каллена.

Я спросила, какое стихотворение.

– Про золотую шкатулку.

И тут мой муж сделал потрясающую вещь. Как будто луна, которая освещала каждую ночь твоей молодой жизни, вдруг кувыркнулась в небе и улыбнулась с небес. В глубокой задумчивости он уставился в пол и пробормотал:

– Я укутал мечты покрывалом из шелка…

Затем, подняв глаза на меня:

– И упрятал мечты в золотую шкатулку.

Я вернулась в детство.

Его бронзовое лицо просияло гордостью за то, что он выучил эти стихи за долгие дни в укрытии. Он начал другое:

– Я назначил свидание с жизнью…

И вдруг закрыл глаза, словно от боли, отодвинулся от меня и откинулся в кресле. Он отдал Сыночку починенного солдатика, тот подбросил его к потолку. Солдатик парил над нами несколько бездыханных мгновений. Сыночек был страшно рад и хотел снова его запустить, но Холланд сказал:

– Я нехорошо себя чувствую.

– Что-то с сердцем? – спросила я очень резко.

Все эти годы я спрашивала тебя про сердце – догадался ли ты о безвредной лжи, которую я придумала для себя? Или решил, что это моя личная странность? Так же удивлялся моим тайнам, как я твоим, и так же охотно их прощал: два человека, скрытые покрывалами, идут рука об руку. Возможно, это и есть брак.

Ты сказал:

– Я прилягу ненадолго. Как ты думаешь, Лайл захочет со мной полежать?

– Конечно.

– Лайл, сумасшедшая ты собака, хочешь немножко полежать?

Ты заслужил отдых. Мужчины, побывавшие на войне и видевшие худшее в человеческой жизни, не любят говорить о страхе или думать о нем. Вы сражались за свободу, как раз чтобы никогда не упоминать такие вещи, даже про себя. Стыд, который чувствовала я, должно быть, пронзил тебя глубже, впустив внутрь морскую воду. Я пыталась понять это и приняла за смещенное сердце или нечто очень простое – твою тайну, твою жизнь с этим белым, – или то, что осмыслить гораздо труднее. Надежду на облегчение, на передышку от жизни, которая у тебя была.

Немножко полежать. Не этого ли хочет любой из нас – после Депрессии и войны. После всего, что мы вместе пережили, чем пожертвовали друг для друга. Предложение, которое сделал мне Базз. Этот мужчина, засыпающий на нашем супружеском диване. Может быть, это и есть тот отбой тревоги, который мы ждали.

Но скажи мне – какая картина предстала перед твоим взором, когда ты лежал, а твоя молчаливая собака устраивалась у тебя в ногах? Что умиротворяло тебя перед сном? Окно твоего детства с опущенной шторой, сквозь которую свет шел, как сквозь закрытое веко? Или госпитальное окно с поднятой шторой, освещающее влюбленного мужчину?

Сыночек был из тех мальчиков, что не отпускают мамину руку. Каждый день мы с ним шли на детскую площадку, где младенцы сонно взирали