Сергей Кузнецов - Житейские истории (Сборник рассказов) Страница 25

И вот уже она шла по улице в новой шапке. Погода соответствовала ее настроению. Выглянуло солнышко. Вот только снежок ни к чему. Если его не стряхнуть, войдя в трамвай или в автобус, он может растаять и подпортить мех на шапке. Встречные прохожие смотрели на нее с восхищением. Шутка ли, совершенно новая норковая шапка, совершенная своим природным блеском! Какое это блаженство -- ловить на себе восторженные взгляды незнакомых парней! Она ощущала счастье. Ее глаза лучились любовью ко всему сущему.

И вдруг... В первую секунду она не поняла, что произошло, но во вторую до нее дошло. Она почувствовала, что неведомая сила срывает шапку с ее головы, и увидела пацана, бегущего мимо нее. Она поняла. Она все поняла. Ее пронзила молния чувств. Здесь были и страх, и боль, и отчаяние, и гнев. Сердце бешено забилось в ее очаровательной груди, готовое выпрыгнуть. Она сорвалась с места и помчалась вслед за сорванной шапкой.

Она бежала, забыв обо всем на свете. "Догнать! Я должна догнать!" -- эта мысль сверлила ее светлую головку. Но мальчуган в темной куртчонке спасался от нее изо всех сил. Они неслись по улице, расталкивая пешеходов. Люди сторонились их, как бешеных. Но силы в этом поединке были неравными, и, когда шпаненок прошмыгнул в подворотню, девчонка врубилась, что она лишилась своей шапки. Лишилась навсегда. Горючие слезы потекли из ее прекрасных глаз ручьем, смешавшись с черной тушью. Она зарыдала во весь свой сладкий голос и бросилась на холодный сугроб. Лицом -- в снег!..

Блин, это был кошмар! Она билась в истерике и выла. Она обращала свое очаровательное раскрасневшееся личико с таргическими черными подтеками к равнодушному небу. За что, господи, за что? Она закрывала мило вздернутый носик и чувственные губы своими тонкими скрюченными пальцами со свеженаманикюренными ногтями. А ее недавно прекрасные крашеные блондинистые волосы растрепались и висели сосульками. Она взвывала к справедливости. Естественно, что никто из прохожих не смог остаться равнодушным к такому душераздирающему зрелищу.

Уж поверьте, не у одного студента Душкина сжалось сердце при виде этой трагедии, но это именно он первым заметил шапку, болтающуюся сзади на резинке, о чем тактично сообщил пострадавшей. Обеими руками она нащупала свою шапку и не сразу смогла поверить в чудо. Как она могла забыть, что вчера вечером, по совету умудренной опытом мамочки, подшила для страховки резиночки. Разве могла она тогда знать, что они и спасут ее? И как она могла предвидеть, что это случится так скоро?..

Огромное облегчение испытала она, осмотрев шапку. Она нисколько не пострадала от набега маленького воришки. Зато как здорово было ей приходить в себя после такого тяжкого потрясения! -- Может, немножко стыдно перед людьми за свой растрепанный вид, но что такое этот стыд перед радостью обладания настоящей норковой шапкой? А? Разве не так? И все это прекрасно понимали...

Потом Люда Любочкина носила эту шапку и весной, и больше подобные инциденты не случались. В начале мая, когда снег растаял и на деревьях появились зеленые листочки, девчонка бережно посыпала шапку нафталином и в полиэтиленовом пакете положила на верхнюю полку в кладовке. Теперь ей хотелось иметь кожаную куртку, но не такую, как у Дерюжкиной, а такую, как у Мокрощелкиной. Ей в жизни крупно повезло -- она получила куртку гораздо лучше той, о которой мечтала. Она бросила бурсу. Сегодня ее возят на "девятке" цвета "мокрый асфальт". Говорят, что она счастлива, а это -- самое главное...

Памятник.

Exegi monumentum...

Квинт Гораций Флакк

Как ему было классно! Не нужно было думать ни о чем: ни о недавнем разводе с Зинкой, ни об очередной грызне со старорежимными предками, ни об адском желании купить заграничный телик. Само собой -- неизвестно откуда -- теплой волной накатывалось удовлетворение и захлестывало самые глубины его тщедушного организма, отравленного алкогольным опьянением, а затем блаженной истомой разливалось по телу. Это было состояние полного кайфа: его душа парила! Но вдруг подул горячий сирокко и его бросило в жар...

Ах да, движок этой чертовой колымаги еще работал, и ему пришлось потянуться к приборной панели и выключить зажигание. Сделав это, Валерка Коробов довольно развалился на засаленном от грязи сиденье в кабине своей машины. Он вдохнул в грудь запах соляры и подумал, что нужно не останавливаться на достигнутом, и бухать дальше. Ну и что с того, что кореша свалили, оставив его одного. Заехать, что ли, к Ваське Кураеву? А если не застану? Или, может, зарулить к Зойке? А если застану не одну? А что, если к малярше Жанке? Да та, наверно, уже дрыхнет...

Рычаг переключения скоростей уперся прямо в его бок и Валерка смачно матюгнулся в адрес начальника автоколонны. Ведь просил же он этого козла Сидорыча пересадить его с раздолбанной телеги на нормальную тачку. А тот ему: "Обожди чутка! Как только -- так сразу!" Но соловья баснями не кормят! Уж он-то знал, сколько может длиться ожидание. А ведь он проработал на стройке без малого десять лет, и вот-те на! Получи, фашист, гранату! Мало того, что он -- запущенный холостяк, в тридцать два года живущий в общаге и не имеющий приличного ящика, ну, чтоб со цветами, так еще и ездит на каком-то драндулете. Позор какой!

Он нашел в кармане заляпанной пятнами масла и краски спецовки любимую "примку" и закурил. Да фиг с ними, с этими ублюдками!С Сидоровичем, зажавшим новую тачку, с корешами, бросившими его на произвол судьбы, с Зинкой, нашедшей другого хахаря... Пошли они все на!.. Все равно все будет ништяк, лишь бы не кончилось горючее. Он выпустил струю дыма. Весь мир -бардак, все бабы - ... По большому счету, ему было хорошо, вот только не мешало бы отлить! Конечно, лень покидать такое уютное гнездышко, но, видимо, придется. Он бросил под ноги недокуренную сигарету. "Пойду, звякну Борису Николаичу!" -сказал он и резким движением рванул вниз дверную ручку. Дверца открылась и он, потерявший координацию движений, вывалился из кабины прямо в грязную лужу. "Вот блядство!" -- заорал он, но его крик потонул в сгущающемя сумраке позднего вечера.

Он с трудом встал и стал растирать руками жижу на штанинах брюк. Грязь пропитала грубую ткань одежды и осенним холодом обдала колени его ног. Однако он выпрямился и в полный голос запел старую песню. "Ничего, ничего, ничего. Смерти, пули, штыки -- все равно",- заплетающимся языком пел он, спускаясь с обочины дороги вниз, плохо соображая, зачем он это делает. И вдруг потерял равновесие и полетел куда-то вниз. Спуск был крутой -- как в бобслее. Он перевернулся несколько раз и упал в вязкое и тягучее болото, которое тут же стало его засасывать.

Валерка Коробов почувствовал себя беспомощным слепым котенком, тыкающимся мордочкой в Неизведанное: он барахтался в массе непонятного происхождения, которая засасывала его все глубже и глубже. "Все! Это конец!" -- успел подумать он, когда на поверхности осталась только одна голова, а туловище полностью ушло в трясину. Но колени уперлись во что-то твердое. И с безрадельной радостью он ощутил, как ему повезло. Он попытался подняться с колен, но не смог. Грязная масса оказалась такой вязкой, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Выпучив от страха глаза, он старался сквозь темень разглядеть место вокруг себя. Судя по очертаниям металлической балки, до берега было метра полтора-два, но вот вопрос: как преодолеть это небольшое расстояние, когда все мышцы тела скованы этой жижей? Теперь он был трезв, как стеклышко, хотя до этого выпил больше поллитра водки. Его голова работала ясно, лихорадочно перебирала варианты и искала путь к спасению. И тут отвратительный запах, исходящий от жижи, показался ему знакомым. Он принюхался, и до него дошло, что он попал в тот самый котлован, в который сливают остатки неиспользованного бетона, раствора цемента и щебня.

Он вобрал в грудь побольше воздуха и заорал: "Лю-ю-юди! Помоги-и-ите!" Тишина. Он закричал еще. И снова тишина. И так снова и снова. Все. Кончено. Все. Кончено. Бесполезно кричать. Пятница. Конец рабочей недели. Территория стройки огорожена. Никто не услышит. Никто...

Он представил, как его труп найдут в понедельник утром, как будут ломами вырубать из застывшего бетона, и взвыл от ужаса. Только сейчас он почувствовал, как хочет жить. Без разницы -- плохо или хорошо, лишь бы дышать и ходить по земле.

Он вспомнил, что Зинка так и не увидела хитрый значок, который они с Федькой вывели под трафарет на двери его машины. "А что значит эта фигня? Черная? Белая?" "А это единство мужского и женского организмов, - ответил тогда Федька. -Зинка увидит эту картинку и вернется..." И хотя он так и не понял, что это значит, но в то, что Зинка вернется, поверил... А тут такое...

Он стиснул зубы, что было сил напрягся и попытался подняться. Колени стали отрываться ото дна. Он завыл в нечеловеческом усилии воли, когда под тяжестью массы застывающего бетона смог подняться с колен. Если его никто не услышит, через несколько часов, возможно, он будет закован в камень, как какой-нибудь доисторический птеродактиль. Он ощутил, как холодеют его конечности, как ледяным панцирем покрывается его спина, и заорал благим матом: "Помоги-и-и-и-и-ите!" Ему удалось вырвать из бетона руки и он стал бить ими по поаерхности твердеющей массы, сдирая и царапая кожу, сбивая в кровь костяшки пальцев.