13 дверей, за каждой волки - Лора Руби Страница 26

Так и есть. Фрэнки знала, что так оно и есть. Она не хотела ни в какие горы. Не хотела, чтобы на все ее слова Ада только качала головой, не хотела жить с избалованными девочками и ужасными мальчиками. Их хватало и в «Хранителях», но эти, по крайней мере, не чужаки. И она в самом деле не хотела покидать Сэма, пока… пока… что? Пока не нарисует его. Пока не получит его. В кои-то веки ей нужно было иметь хоть что-то свое.

А потом из самых темных уголков разума, словно из свежей могилы, выбралась одна мысль: «Отец не хочет вас видеть. Почему ты думаешь, что он возьмет вас, даже если вам больше некуда будет идти?»

Глядя, как Тони и Стелла лижут украденные леденцы, так смело, смелее всех, Фрэнки поняла: Тони не волнует ни безопасность, ни то, что будет дальше. Тони вообще мало что волнует; она с легкостью может выкинуть такое, за что ее выгонят из приюта.

А если выгонят ее, то и Фрэнки тоже. Все равно что перебросить за ограду грязные носовые платки, будто мусор.

Золотая рука

Отец держал в своем кабинете небольшое собрание книг, которые мне не разрешали трогать. На полках отца стояли только британские авторы: Чарльз Диккенс, Теккерей, Харди. И несколько женщин: Бронте, Остен. Отец книг не читал, он выставлял рельефные корешки, чтобы впечатлить мужчин, с которыми обсуждал дела за коньяком и сигарами. Он думал, что книжные полки помогают ему выглядеть культурным человеком с множеством интересов и даже тайными страстями.

Человеком, которым он не был.

В двенадцать лет я пробралась в кабинет и стащила одну книгу. Думала, что, если эти книги такие особенные, то я тоже стану особенной, прочитав хотя бы одну из них. Я взяла «Франкенштейна» Мэри Шелли к озеру и попыталась продраться через пролог…

«Лето 1816 года я провела в окрестностях Женевы. Оно выдалось холодным и дождливым, поэтому вечерами мы собирались у огня и развлекались случайно попавшими в руки немецкими рассказами о привидениях. Эти истории побудили нас забавы ради самим написать что-нибудь подобное»[12].

…только чтобы спустя несколько лет узнать, что пролог написан даже не Мэри Шелли, а ее мужем. Но тогда книга меня разочаровала. Озеро манило, как всегда, и я оставила книгу на песке. К тому времени, как я наплавалась, вода добралась до бедного «Франкенштейна» и попыталась его утопить. Когда книга высохла, страницы слиплись, словно от клея. Я попыталась разделить листы, но они рвались, и куски одних страниц оставались приклеенными к другим. Отец сначала рассердился, но разве ему не все равно? Корешок выглядел все так же красиво в ряду других непрочитанных книг.

Я иногда вспоминала ту испорченную водой книгу, летая по Чикаго, со всеми его кусками и обрывками других эпох, других жизней, пришитыми то здесь, то там, повсюду – неуклюжее чудовище в заплатках. Я видела всех этих людей в униформах и модных современных костюмах, живых, а потом видела всех мертвых рядом с ними, сквозь них и вокруг них: в енотовых шапках и штанах, кринолинах и турнюрах – жителей 1750, и 1800, и 1850, и 1880 годов. Две темнокожие женщины в домотканой хлопковой одежде, сбежавшие из Миссури или Кентукки, оглядывались, держась за руки. Изможденный солдат времен Гражданской войны ехал по улице на отощавшей лошади. Одно время я даже искала Жана Батиста Пойнт дю Сабле – чернокожего, прибывшего сюда где-то в 1780 году, первого неиндейского поселенца, но так и не нашла. Я никогда не встречала и умерших индейцев, хотя живых видела. Потоватоми, племени лис, шауни и виннебаго предписывалось селиться в пределах индейских территорий, а не в Чикаго, но некоторые по-прежнему пытались выжить здесь, на земле предков. Тем не менее их мертвые невидимы – по крайней мере для меня. Может, их духи ушли, как и большая часть их народа.

А может, у предков индейцев есть занятия поважнее, чем являться погибшим девушкам, которые любят читать о чудовищах.

В библиотеке было тихо, если не считать шелеста переворачиваемых страниц. Бильбо и гномы в «Хоббите» собрались войти в Лихолесье, где на них отовсюду смотрели глаза и сновали гигантские пауки. Я практически слышала, как они подкрадываются, быстро цокая ногами.

Хлоп!

Все читатели подняли головы. Молоденькая библиотекарша в юбке и накрахмаленной блузке перегнулась через стол и смотрела на стеллажи. Одна книга лежала на полу. Библиотекарша со вздохом обошла стол и направилась к полкам. Подобрав книгу, поставила ее на место и вернулась к месту выдачи книг. Воцарилась тишина, пока на пол не шлепнулся еще один томик.

И тут я увидела ее – девушку в золотистом платье. Она лежала на животе на самом верху стеллажа, прижавшись щекой к вытянутой руке. Другая рука свешивалась над рядами книг и болталась, словно ее увлекало течением. Девушка в золотистом платье наблюдала, как библиотекарша возвращает упавший томик на полку и опять садится за стол, а затем вытащила еще одну книгу и бросила на пол. Библиотекарь подскочила, читатели вздрогнули и начали перешептываться насчет непрочных полок, неумелых сотрудников и продуваемых сквозняками старых зданий.

«Это просто жестоко», – произнесла я.

На мгновение я решила, что девушка не ответит, но она сказала: «Как будто ты такого не делала».

«Не с ней».

«Но с кем-то», – возразила она.

«Что это за книга?» – спросила я.

«Просто книга».

«Моя мама говорила, что не бывает просто книг. Книга может развивать ум, а может повреждать его», – заметила я.

«Видимо, твоя мама была… интересной женщиной».

«И, наверное, до сих пор есть».

«Ты не знаешь?»

«Не хочу знать», – ответила я.

Она осмотрела меня с головы до ног и с ног до головы, а потом перевела взгляд на книгу на полу и сказала: «Среди этих книг нет таких, которые я хотела бы почитать».

«А какие книги ты хочешь?»

«Хорошие».

«Мне нравится та, которую читает он», – показала я на блондина с «Хоббитом».

Девушка глянула на обложку «Хоббита» и сморщила нос: «Мне не интересны человечки с мохнатыми ступнями».

«Так ты ее знаешь?»

Она улыбнулась: «Не хочу знать».

«А я хочу знать, как ты вытаскиваешь книги с полок, – сказала я. – Мне обычно не удается сдвинуть такие тяжелые предметы».

«Ты никогда не хлопала дверью?»

«Я сказала: обычно».

«Значит, ты никогда не хлопала дверью. – Она по-кошачьи спрыгнула со