Илья Старинов - Записки диверсанта (Книга 1) Страница 27

Он взял меня за руку:

-- В свое время ты спас моего сына... Тебе я доверю одну семейную тайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего брата подполковника 136

Андрея Крюкова. Я уверен, ЭТО ошибка. Он честный человек. Убежден, что разберутся и его восстановят... А каково сейчас мне?..

Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразу ответить.

Крюков первым пришел в себя.

-- Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Он не даст в обиду невинных!

Я получаю звание полковник

... Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а двадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращения из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА.

Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой верный друг Анна Обручева.

На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске.

Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926 -- 1930 годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины.

Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.

-- Оставляй, оставляй свое барахло! -- согласился Афонько. -- Приедешь -- заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого кавказского вина.

Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу.

Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в открытой двери.

-- Неужели? -- только и выговорил я. С Евсевием Карповичем мы свиделись только спустя двадцать лет.

-- Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать... Но я вспоминаю; Такое забыть нельзя!

Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович.

Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног.

За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледяной карцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственной частью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карпович каждые десять дней (что тоже было разрешено) писал:

"Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пыта-дат, они не выдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников и невыдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже не выдерживают и "все подтверждают. Кому это нужно?.. "

И за такие письма его не наказывали!

Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. И хотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросили без суда" на восемь лет в лагеря "за шпионаж в пользу неизвестного государства".

-- А потом, брат, перестал я писать "великому вождю", -- с горечью признался Евсевий Карпович. -- Перестал, потому что убедился: Сталину обо всем известно...

Глава 2. 1938 год. "Враги народа".

В конце апреля 1938 года я прибыл к новому месту службы и тут же мне напомнили: бывшего начальника полигона полковника Чумака арестовали как врага народа, Правда, в чем состоит его преступление, никто не знал.

-- Большую перестройку произвели после Чумака?

-- Гм... Вот дом его с верандой передали детскому саду...

Начал я знакомиться с работой полигона, с тематикой испытаний техники железнодорожных войск, с программой учений. Нет, домиком с верандой дело не ограничилось! С тревогой обнаружил: прекращены работы по ряду образцов новой техники. Изобретатели и авторы этих конструкций тоже объявлены врага

ми народа. Их имена вычеркнуты из программы ра'-бот. Часто зачеркиваются и предложенные ими образцы новой техники...

Логики никакой. Но, как говорится, куда пойдешь м кому скажешь? Видимо, на полигоне происходило то же, что и везде.

Вспоминая о том времени, я спрашиваю себя: не потому ли в предвоенные годы многие замечательные образцы военной техники доводились черепашьими темпами?

Не потому ли в начале войны с гитлеровской Германией на вооружении Красной Армии не оказалось многих отличных видов оружия, почти готового к серийному производству?

И отвечаю себе: да, именно поэтому!

Правда, не всех ценных специалистов посылали рыть золото на Колыму или гатить болота в Сибири. Иным разрешали работать и в заключении. Эти "счастливчики" доводили проекты до совершенства в камерах-одиночках, оторванные от мира. Над ними висела угроза, что любая ошибка будет признана вредительством, всякая неудача вызовет ухудшение тюремного режима. Трудно было получать нужную научную информацию, узнавать последние достижения науки и техники... Что и говорить, обстановка далеко не творческая!

На полигоны и" испытательные площадки репрессированных специалистов доставляли под усиленной охраной. Об их прибытии сообщалось только начальнику полигона, комиссару и уполномоченному особог ГО отдела.

Помню, весной или летом 1939 года к нам привез-ли подобным образом какого-то авиационного конструктора. Фамилии его никто не знал. Вагон с аре-стованным подали на ветку за полигоном. К этому времени на небольшой лесной поляне сотрудники органов безопасности уже поставили палатки, окружив их двоимым высоким забором из колючей проволоки.

Лишь в 1943 году, встретившись с конструктором замечательного пикирующего бомбардировщика В. М.

Петляковым, я узнал, что именно он был моим "гостем" на полигоне...

Но и в тех трудных условиях коллектив полигона работал слаженно и дружно.

Большая заслуга в этом принадлежала комиссару Александру Васильевичу Денисову -- человеку, умевшему глубоко вникать в дело и сплачивать людей.

Однако и наш дружный коллектив тоже порой лихорадило.

Вскоре после моего приезда обвинили в связях с троцкистами моего заместителя по материально-техническому обеспечению Дмитрия Ивановича Воробьева. Единственным поводом к этому явилась дружба Воробьева с главным инженером строительства Саратовского железнодорожного моста полковником Н. М. Ипатовым, который незадолго перед тем был объявлен врагом народа.

На партийном собрании инженер П. И. Марцинке-вич и помощник Воробьева кавалер ордена Боевого Красного Знамени В. Н. Никитин пытались защитить Дмитрия Ивановича. Но нашлись и недоброжелатели. Воробьева исключили из партии.

Вскоре на посту Наркома внутренних дел Ежова сменил Берия. Начались репрессии в самих органах НКВД. Там стало не до Воробьева. Через девять месяцев Дмитрию Ивановичу вернули партийный билет...

Нависла угроза и над Александром Евдокимовичем Крюковым. Из отдела кадров Генштаба ко мне поступила просьба дать развернутую партийную характеристику на члена ВКП(б) А. Е. Крюкова, обязательно указав его поведение во время дискуссий. Я написал самый положительный отзыв. Александр Евдокимович уцелел, хотя в сентябре 1939 года его и освободили от занимаемой должности.

На полигон в ту пору то и дело приезжали различные комиссии и отдельные работники от начальника Управления военных сообщений РККА. Все это были новички, попавшие в центральный аппарат в 1937 -

1938 годах. Как правило, они не имели не только Опыта, но Зачастую и необходимых знаний. -- К чести многих приезжающих, должен сказать: они понимали, что не могут ничем нам помочь и ни во что не вмешивались.

Однако встречались и иные. Эти "инспекторы" считали прямым долгом хоть чем-то проявить себя. По уровню образования вмешиваться они могли только в дела административные и потому заполняли свои акты и докладные записки сведениями о том, когда и кто из работников полигона опоздал на службу (того, что у нас часто работали до глубокой ночи, они не замечали! ), какие объекты слабо охраняются и т. п.

Впрочем, нельзя осуждать этих выдвиженцев. Сами они не просились в центральный аппарат, многие искренне переживали двусмысленность положения, упорно учились и уже в годы войны вполне освоились с работой.

Общее наше несчастье заключалось в том, что почти сразу сошли со сцены наиболее опытные кадры, нарушилась преемственность в их смене. Всю глубину этого ничем не оправдываемого бедствия мы постигли лишь после XX съезда партии. Но народ чуял недоброе уже и в годы репрессий.

Помню такой случай. Служил на полигоне пожарный. Был он смел, но до предела бесхитростен. Любил этот рыцарь огня и лишнюю рюмку пропустить.. И вот однажды, философствуя в кругу собутыльников, задал наш пожарный глубокомысленный вопрос:

-- А что, братцы? Вот мы нынче Ежова в депутаты двинули. А вдруг он окажется таким же врагом, как Ягода?

Он не сразу уразумел, почему внезапно остался в одиночестве. А поняв, покрылся холодным потом.

О происшествии доложили комиссару полигона. Денисов пошел на большой риск, приказав немедленно уволить пожарного. Беднягу спасли этим от неминуемого ареста.