Николай Почивалин - Летят наши годы Страница 27

Валька ахнул, расцеловал Николая, а заодно и Машу; его жена Светлана, молодая рыжеватая женщина в роговых очках, оказалась удивительно простой и сердечной, через несколько минут Маша чувствовала себя с ней, как с подругой.

"Хорошие все-таки были у нас в классе ребята", - думал Николай, тепло поглядывая на подвыпившего по случаю встречи, все такого же шумного Валентина.

- Не журись. - Валька ерошил пятерней по-прежнему густые темные волосы, подмигивал. - Вылечат!

Начались обычные в таких случаях воспоминания - кто где, кто кого встречал, Валентин звонко шлепнул себя по лбу.

- Вот голова садовая! Лешка же Листов в Москве.

Медик, кандидат наук, светило, говорят! Вот кто тебе поможет. Звони!

Минуту спустя Николай стоял в прихожей, плотно прижав к уху телефонную трубку.

- Листов слушает, - отозвался в трубке уверенно-солидный и все-таки хорошо знакомый голос.

- Леша, - заволновавшись, медленней, чем обычно, заговорил Николай. Здравствуй, Леша... Это Денисов.

- Вероятно, вы не туда попали, - после короткой паузы ответил Листов.

- Да я это... Денисов. Ты что - Кузнецк забыл? - Николай прислонился к стене, чувствуя, какой тяжелой стала вдруг телефонная трубка.

- А, Николай, - голос в трубке стал мягче, проще. - Здравствуй, здравствуй. Откуда ты?..

Денисову здорово повезло: оказалось, что Листов работает в той самой клинике, куда направили Николая. Листов пообещал посодействовать, чтоб не тянули с приемом, и просил позвонить послезавтра в это же время.

- Договорились?

- Договорились, Леша, - кивнул повеселевший Николай, голос его окреп...

- Ну, будь здоров. Жду звонка.

Мембрана щелкнула, Николай растерянно положил трубку. Да чего же он так быстро?

- Ну что? - подошел Валентин.

- Обещал помочь. - Николай пожал плечами.

- Свинья он. - Валентин сказал это зло и убежденно.

- Может, занят, - попытался смягчить Николай, сам понимая, как неубедительно прозвучало объяснение.

- Куда там занят! - Валентин махнул рукой. - Каким был, таким и остался!..

Ночью, прислушиваясь к шуму машин под окном, Николай снова подумал о Листове и мысленно согласился с Валентином. Пожалуй, верно, что Листов таким и был.

Сын популярного врача-дантиста, державшего частную практику до самой войны, он жил в совершенно иных, нежели все они, условиях. У него была отдельная комната с классной доской на стене - почему-то это поражало больше всего, носил хорошо сшитые костюмы с белыми сорочками, свободно тратил деньги. В школу он приезжал на каком-то необыкновенном заграничном велосипеде. Николай даже представил, как Листов сидит на нем, упираясь в землю длинными, широко расставленными ногами, и говорит: "Нет, в поход не пойду. Мы выезжаем на дачу"... Держался со всеми одинаково, не приятельствуя и не враждуя, но учился хорошо... Удивительный человек, не поинтересовался даже, где он остановился, как живет.

Николай представил, что в Дворики приехал кто-то из ребят, раскладушка под ним даже скрипнула. Да он, как и Кочины, слова не дал бы сказать, к себе потащил, как праздник был бы! "Дурило! - уже жалея Лпстова, думал Николай. - Как же он так жить может?.."

В назначенное время Денисов позвонил, женский молодой голос ответил:

- Алексей Александрович срочно вылетел в Новосибирск и очень просил извинить его...

В этот раз даже деликатная Светлана укоризненно покачала головой.

- Наплюй ты на это дерьмо! - возмутился Валентин. - Сами поедем, и все устроится. Подумаешь!.. Обойдемся.

Консультации в центральной клинике ничего утешительного не дали. Всесоюзные светила подтвердили жестокие выводы своих ленинградских и уральских коллег:

надежд на полное излечение нет, медицина успешно лечит нервные болезни, но не умеет пока заменять нервную систему; единственно радикальное лечение - спокойствие и режим. Николай хотел знать правду и узнал ее: каждая нервная встряска может только ухудшить его состояние,

- Ты свое отработал, теперь отдыхать должен, - грубовато и прямо говорил Валентин Кочин, прощаясь на вокзале. - Что, не правда?

Такими же словами успокаивала и жена, и Светлана, и, возможно, поэтому осунувшийся и уставший за эти дни Николай принял иное, прямо протпвоположное решение. Год назад он нашел мужество еще до заключения всяких комиссий сказать себе, что нужно уйти в отставку, не волыня и не цепляясь за больничные листы; сейчас он дал себе слово сразу же, вернувшись в Дворики, найти какое-либо дело, нужное не только ему, но и людям. Будет помогать учителям, возьмется, например, оборудовать в школе спортивный кабинет. Человек не должен жить без дела.

Довольная тем, что они возвращаются домой, Маша домовито устраивалась в купе, раскладывая по полкам покупки; Николай как-то ненасытно, словно запоминая, смотрел в окно, за которым бежали дачные платформы, сосны и металлические опоры высоковольтных линий, - он понимал, что с каждым годом все это доведется ему видеть реже и реже...

* * *

Голос Николая звучит то спокойно, ровно, то медленно, слабея, словно борясь с дремотой, то, снова окрепнув, сдержанно и мужественно.

- Начал ходить в школу, и вроде лучше. Даже определенно - лучше.

За окном давно синеет, по молчаливому согласию света мы не включаем. Лица Николая не видно, и все-таки кажется, что я вижу, как после каждой короткой фразы плотно смыкаются его широкие губы. Ищу какие-то нужные слова, чтобы поддержать товарища, и по нахожу.

- Всякое, конечно, было, - просто говорит Никол аи. - Не так легко со всем этим смириться... Да и не смирился, если по правде. Понял, что никуда не денешься... А потом и другое понял. Не так уж все худо сложилось. Воевал, работал. И сейчас еще чем-то людям помогаю. Хоть капельку... Иногда подумаю, и выходит, что скулить-то нечего. Сашка растет, человеком становится. Есть у меня Маша... Слушаю музыку, читаю книги. Вижу, как солнце всходит. Знакомых - пол-Двориков... Подумаешь - так повезло еще. Сколько не вернулось, сколько после войны человеческих обрубков в домах инвалидов доживает. Вот кого жалеть надо...

Мне кажется, что Николай говорит те слова, которые тщетно только что искал я, очень простые и мужественные, с горечью, которой никуда не упрячешь, но и без той фальшивой бодрости, которая хуже любой тяжелой правды.

- Знаешь, - задумчиво говорит Николай, - иногда бывает такое желание... Вот, думаю, заброшу сейчас палку и побегу. Бего-ом!..

Дверь распахивается, в темноте звучит оживленный женский голос:

- Это чего ж ты в потемках?

Щелкает выключатель, темнота рывком прыгает в окна, комнату заливает такой яркий свет, что глаза непроизвольно зажмуриваются.

- Да у нас гости! - весело удивляется невысокая молодая женщина в белом вязаном платке, меховой полудошке. На ее круглом разрумянившемся лице выделяются короткие черные брови и смеющиеся темные глаза. - Ну, давайте тогда знакомиться.

- Маша, - поднимаясь, представляет Николай, по его лицу впервые бежит мягкая улыбка.

7

В середине октября пришлось выехать в Тамбов - там собирался семинар местных писателей, мне по-соседски предстояло выступить на нем.

Остановился я в новой гостинице, поднявшей пять этажей на берегу Цны.

Серый воскресный денек клонился к вечеру, накрапывало, над неширокой Цной клубился низкий туман. Идти в такую погоду никуда не хотелось, книги, которые предстояло обсуждать на семинаре, были прочитаны еще дома.

Единственная нечитанная книга, которая оказывается в номере, потрепанный телефонный справочник, лежащий рядом с молчаливым аппаратом. Ну что ж, в таком меланхоличном состоянии - и это литература.

Переворачиваю страничку, другую; качаю головой, прочитав несколько диких и диковинных названий учреждений вроде "Госселъэнергонадзор" или еще хлеще - "Межрайонное отделение управления материально-технического снабжения сельхозснаба", дохожу до раздела "Квартирные телефоны". Бог мой, каких только фамилий нет! Вареник, Свинобоев, Махорка...

Меньше всего фамилий на "ф", поэтому, наверно, в глаза сразу бросается знакомое: Фомин А. Н. Уж не наш ли это Лешка Фомин?

В воображении сразу возникает долговязый белобрысый парень; некоторое время вижу его смутно, как на плохой, с размытыми контурами фотографии. Потом заработавшая память оживляет неподвижную неясную фигуру, уверенно кладет все новые и новые мазки... Вот, засучив рукава и тихонько насвистывая, Алексей полирует наждачной шкуркой блестящий, еще горячий после напильника, гаечный ключ. Хитрюги-девчонки подкатываются к нему, напропалую льстят. Ухмыльнувшись, Лешка берет их неуклюжие поделки, уверенными движениями подправляет. Все, можно сдавать. Похвалить, конечно, не похвалят, а "трешку" поставят наверняка - этим лодырехам ничего больше и не надо. Пятерку по слесарному делу у нас в классе получает один Алексей, изготовленные им ключи, кронциркули и нутромеры красуются на всех школьных выставках...

После девятого класса Фомин куда-то переехал. Кажется, в Ленинград... Так что это вполне может быть и не наш Фомин Алексей. Не обязательно, кстати, и Алексей, а какой-нибудь Андрей, Антон, даже Аверьян. Второй указанный в справочнике инициал ничего не добавляет: отчества друг друга мы не знаем до сих пор. А собственно говоря, чего гадать - он или не он? Есть номер, есть телефон, и через минуту все станет ясно.