Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало Страница 27

Вивдя Оберемок осторожно, словно гада живого кусачего, взяла из узловатых пальцев старшего куда пошлют целенький бокал. И задом, задом — в одной руке бокал, а в другой ведро с водой — стала пятиться от Хомы до самой хаты, аж пока не нырнула в сени.

— Ох и чудной у нас народ в Яблоневке! — сам себе сказал весельчак, шутник и острослов Хома. — И чего дивиться по нынешний день тому, что еще до революции у нас как-то танцевала Романиха с Романом, потеряла четыре грошика с кошельком? И чего попрекать тем, что в гражданскую войну у нас танцевала Тендюриха с Тендюром, потеряла кисет с тютюном, и не было Тендюрихе лиха, поскольку потеряла кисет тихо. Хе, никак не привыкнут к чудесам, а пора б уже привыкнуть.

После встречи с дояркой Христей Борозенной и самогонщицей Вивдей Оберемок старший куда пошлют присоединился под вербами на берегу пруда к картежной компании, и в этой компании Хома не был бы Хомой, если б не дал волю своему таланту. Он играл и все время выигрывал у хлопцев, почему-то ему шла одна лишь козырная карта, одни тузы и короли. Ладно, пускай бы шли, если б он играл честно, да ведь тут другое: стоило ему глянуть на карту — и уже валет вовсе не валет, а дама, под магическим взглядом грибка-боровичка поменялся рисунок на карте и мужское лицо валета неожиданно превратилось в дамское! А когда хлопцы разгневались на Хому и захотели даже как следует всыпать яблоневскому шутнику, то что он учудил? Подбросил всю колоду карт над головой и громко произнес заклинание:

— Эге ж, мы с тобою свояки, моя мама и твоя мама в одной воде платки стирали… Эге ж, она ему, Василевому, тетка, а он ей через улицу бондарь, по Тупишихе гончар, а попросту — как там хотите…

Торопливо произнес заклинание — и вмиг колода карт в воздухе обернулась стаей птиц, трепещущих крыльями, порхающих, щебечущих. Хлопцы рты поразевали, стали пни пнями, пока грибок-боровичок не смилостивился над ними, что-то произнес — и по его властному приказу стая птиц опять обернулась колодой карт, и эта колода карт лежала себе на зеленой траве: играйте, мол, хлопцы, хоть всю свою жизнь проигрывайте!

А грибок-боровичок пошел себе дальше. Не так далеко он и отошел от картежников, как встретил старушку с серпом в руке и пустым мешком на плече, видно, шла старенькая на луг, чтоб нажать немного травы. Ну, Хома возьми и зацепи яблоневскую бабку: мол, куда это вы несете полнехонький мешок добра? Старушка и вытаращилась на лукавого человека, который смеется и потешается, словно его аист клювом ткнул. Тогда грибок-боровичок берет у нее с плеч этот мешок, который на самом-то деле пустой, словно обчищенная ворами церковь, и, прищурившись, говорит ей: не смотрите далеко, а глядите глубоко. Взяв мешок за углы, стал трясти его, и тут из мешка всякое добро посыпалось. Эге, всякое добро посыпалось — катушки цветных ниток, наперстки, ожерелья, каких теперь и днем со свечкой не найдешь. Видно, скопила бабка еще в своем девичестве, а может, в наследство от матери досталось.

— Как же это оно прицепилось к мешку, как репей к кожуху? — растерялась старенькая. — Как же это оно уцепилось, как прилипло, что ходит со мною весь день?

И торопливо стала собирать девичье свое богатство, в мешок кидать его, благодаря Хому за то, что тот не обул ее в свои сапоги, правду сказал, потому что не льстивый, как пес приблудный, потому что не болтает почем зря, фигли-мигли не сыплет, злости и зависти нет в его словах. Собрав девичье богатство, старенькая разогнула поясницу, хотела еще раз поблагодарить грибка-боровичка, глянула перед собою…

Эге ж, глянула перед собою и остолбенела. Думаете, вы б не остолбенели, если бы вдруг увидели то, что яблоневская бабка увидела? А поскольку была она богомольна и даже читала когда-то книгу Экклезиастову, поэтому и слетело с ее языка:

— И двери двойные на улицу закрыты будут, как уменьшится грохот жерновов, и голоса птичьи умолкнут, и притихнут все дочери певучие, и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы, и миндаль зацветет, и тяжелеет кузнечик…

Так молилась старенькая яблоневская бабушка, держа в руке травяной мешок, в котором неожиданно очутилось ее девичье богатство, а перед собою видела грибка-боровичка. Да дело в том, что не просто грибка-боровичка, вовсе нет! Этот грибок-боровичок был ну совершенно без головы! То есть он был не совсем без головы, тьфу, поймите правильно, он был с головою, но эту свою голову он держал не на шее, как это вообще принято в Яблоневке, а под мышкой левой руки!

От такого потрясения богомольная яблоневская старушка ошеломленно заголосила Соломонову песнь песней:

— Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, потому что я больная от любви! Левая рука его — под головою моею, правая ж его — обнимает меня!.. Заклинаю я вас, дочки иерусалимские…

Старая украинская бабка, находясь на яблоневском лугу, невольно вспоминала дочерей иерусалимских, потому что при виде безголового старшего куда пошлют у любого бы ум за разум зашел. А эта голова, которую он держал под мышкой, вытаращила на старушку живые, выпуклые, как улитки, глаза, а лукавые губы растягивались в веселой усмешке при виде ее растерянности!

— Будут бабе вершки, будут и корешки! — отозвалась голова голосом грибка-боровичка.

— Опять я видел под солнцем, что бег не у проворных, и победа не у храбрых, а хлеб не у премудрых, и не у разумных богатство, а от времени и случая зависят они! — открещивалась бабка от страшной яви мудростью из книги Экклезиастовой.

— Хоть по колени в землю вбей, лишь бы твоя взяла, — опять отозвалась голова под мышкой у грибка-боровичка.

И тогда яблоневская бабушка, обрадовавшись, что еще жива, что ноги ее еще не погрузились в землю по колени, попятилась от чародея, который то ли привиделся, то ли приснился, и уж если от него ни откреститься, ни отмолиться, то лучше убежать, чувствуя себя как тот перец, который смел, пока не выйдет на герец