Борис Казанов - Полынья Страница 28

Федос поморщил лоб: далековато, порожний рейс в оба конца.

- Давай во время перерыва. Л то у нас экипаж, понимаешь...

- Ударники труда?

- Ну да.

С моря, окутывая причал, наползал сырой туман. Включили сирену на буе Экслипс. Сигналили, разъезжаясь, машины. На охотничьих шхунах гудели мездрильные установки. Бородатые стрелки, надев кухонные передники, шкерили звериные шкуры. Возле скользких круглых бортов покачивалась связка убитых белух, надутых компрессором, чтоб не тонули. В плащике, в начищенных туфлях, светясь серебряной головой, пробежал повар Дюдькин.

Кокорин открыл дверь:

- Запретили привлекать "Кристалл" к портовой работе.

- Кто запретил?

- Запретили держать открытым эфир. Радист сказал, что даже запретили прослушивать SOS.

Суденко сел.

- Почему?

- Не знаю.

- Тебе запретили работать, а ты сидишь, как... - Он не договорил, глянув на обмякшую фигуру старпома. - Ты же ездил куда-то?

- Приказано стоять.

В это время постучали в дверь. Думая, что передумал Федос, Суденко встал. Это был Свинкин.

- Михайлыч, четырнадцатый канал...

- Гидробаза, обожди... - Кокорин пошел в рулевую, где стоял "Катер", радиостанция внутрипортовой связи. Вскоре он вернулся. - Предложили прибыть мне и тебе. Шлюпка уже выслана.

- Зачем?

- Не знаю.

Тревога, это натренированное годами чувство, наполнила его. Вошел в пост, перелистал бумаги в голубой папке. Черновики "Шторма"... Почему он все время думал о подъеме? Только о подъеме, ни о чем другом? Знал только одно: решение придет, если никто не помешает. А может, уже случилось так, что он опоздал. Быть может, случилось самое худшее. Тогда то, над чем ломает голову,.. никому не нужно. Да и что он мог предложить? Все равно главного, счастливой мысли, в этих бумагах не было. А значит, не было ничего.

5

По дороге к острову проехали несколько островков, нежилых, засыпанных углем, с нарисованными на скалах мишенями. Тут был девиационный полигон, где устраняли погрешности компасов. Сейчас полигон занимало несколько громадин, которых ледоколы привели с востока, тяжело осевших в воде, хоть и пустых, так как у них под килем был еще один пароход, ледяной, и слышалось сипение горячего пара, пропускаемого в балластные танки, чтоб отогреть днище. Хотя пароходы стояли широко, между ними было не пройти от всяких плавучих букашек, рассыпающих искры, которых пароходы возили с собой. Были и водолазные шаланды, из командировочных, недорогих, осматривавших рули и винты. К обеденному перерыву эти водолазы, забалдев от азота, начинали петь. Поэтому их и называли певцами. Везде на шаландах топились печи, и, когда кто-либо отбрасывал полог, были видны отработавшие "певцы", все пожилые, сидевшие в нижнем белье, с багровыми лицами. Вид их, размокрелых от жары, обрисовывавшихся в тумане холодного моря, был так же странен, как и их голоса, звучавшие из воды.

Сразу за полигоном открылись огромные цистерны, вкопанные в землю, и деревянная будочка насосной станции, на приступках которой пожилые охранницы в шинелях с зелеными петлицами чистили оружие. И уже, как пристали вплотную, разглядели остров, припорошенный снежком. Тут было две улицы: вертикальная, которая поднималась на аэродром, и горизонтальная, где проступили разноокрашенные домики Севморпути. Домики деревянные, всего три: синий, где был метеоцентр, неокрашенный, с большим деревом антенны (радиоцентр и штаб ледокольной проводки), и третий, оранжевый домик, похожий на старинную церковь, - гидробаза Маресале.

Отмахиваясь от чаек, летавших так близко, что задевали крыльями лицо, Суденко с Кокориным вскарабкались на причал. Престарелые охранницы тотчас взяли их на прицел, но Кокорин опередил старух метким выстрелом своего "ФЭДа". Такая пожива его не устроила, так как здесь был материал повеселей. Только добраться к нему было непросто. С верхних, расскользанных улиц, то и дело скатывался какой-нибудь неудачник, как парашютист, падавший с неба. В основном падали ледокольные вертолетчики, пытавшиеся завязать знакомство с местными женщинами, которые ходили по гололеду так привычно, словно его не было.

Внезапно они увидели хорошенькую женщину, чьи розовые щечки зарделись наверху, как два яблока. Кокорин бросился к ней, пригибая своей тяжестью доски. Суденко пошел было за ним, но доски тротуара так раскачивались под Кокориным, что устоять было трудно. Эти предательские доски, придя в движение, подвели Кокорина. Раскорячась, он заскользил вниз с такой скоростью, что неминуемо окончил бы жизнь под причалом, если б его не спасли благодарные охранницы. Так, с двумя старушками в кассете, двинулись к администрации Севморпути, где Кокорин сделал попытку снять расхристанных девчонок, бегавших с бумагами от домика к домику. Но и здесь его ждала неудача: не только остановить, но даже поймать какую-либо в объектив было невозможно.

В синем домике, состоявшем из нескольких комнат, распахнутых настежь, чтоб не хлопали дверьми, был установлен фототелеграфный аппарат "Ладога", который принимал данные метеосводки, поступавшие с ледокольных вертолетов и со спутников Земли. Везде в комнатах, мимо которых они проходили, были видны фигуры молодых ученых, склоненные у счетных машин, дававших распечатку метеосведений по всем румбам. Тут подсчитывалась стихия и, подсчитанная, записанная на магнитную ленту, уложенная в круглые бобины под номерами, хранилась в тяжелых железных шкафах под замком. А в неокрашенном домике стучали телетайпы радиоцентра, не мешавшие угадывать внушительную тишину зала, где происходило совещание. Эта тишина второго этажа вызвала целое переживание у Кокорина. Он горел нетерпением проникнуть в самое ядро официальной Арктики. Но путь их лежал дальше, и, оставив неокрашенный, они прошли в оранжевый домик.

Внутри гидробазы, в запустении узких окон, было прохладно, хотя ноги понизу окатывало теплом от раскаленных грелок, светивших по всем углам. Несколько таких грелок с зеркальным рефлектором полыхало слева от входа, в навигационной камере. Все карты Арктики хранились здесь, в железных сейфах. Тут производилась также малая корректура навигационных карт, связанных с изменением морских глубин, с обнаружением всяких подводных опасностей. А еще навигационная камера давала точную доправку времени для судовых хронометров (в пределах пяти секунд) - для астрономического определения в хорошую погоду. Дверь туда была открыта, но Суденко не сразу различил в сиянии электрических солнц щуплую фигурку корректора Александры Александровны. Она была маленькая, седая, в сером платье и, склонившись над столом, кутаясь в пуховый платок, дымя сигаретой, простой ручкой, обмакнутой в красные чернила, наносила на полотно карты молниеносные правки своим ясным мельчайшим почерком, хорошо известным морякам Севморпути. Делая разминочные движения, чтоб согреться, они поднялись по лестнице, которая описывала крутой вираж у стены, увешанной фотографиями деревянных кораблей, и мимо секретарши, сидевшей в накинутом пальто и с грелкой возле колен, вошли в кабинет начальника гидробазы.

Кабинет был сумрачный из-за темного цвета стен, обшитых дубовой фанерой, с магистралью длинного стола, в матовой яркости окон, которые из-за снега казались заклеенными. С левой стороны, как от огромного телеэкрана, расплывалось голубое сияние карты Арктики - новой, с адмиралтейским номером, отпечатанной на прекрасной бумаге из шести наклеенных полос. Все, кто сидел в кабинете, курили, но дым не задерживался, несмотря на отсутствие форточек: весь этот дом продувало сквозняком. Чернобров, начальник гидробазы, курил больше всех, то есть курил беспрерывно. Он был невысокого роста, с большим светлым кустом в черных, без проседи, волосах, лицо имел грубоватое, писал левой рукой и при разговоре, по обыкновению, резко вставал с места, стремительно пробегал по кабинету, словно уходил совсем, и так же стремительно возвращался. Тут сидели начальник навигационной камеры, капитан порта и еще один, одетый в летные штаны, в шоферскую куртку с пограничными погонами, с милицейской фуражкой на голове. Так одеваться считалось среди военных особым шиком, но позволяли только одному, так как ему закон был не писан, - Андала, морской головорез, старшина патрульного катера. Он сидел, положив на кожаные галифе обмотанные грязными бинтами руки, и не повернул к вошедшим головы. Тут все знали один другого, так что обошлось без церемоний. Чернобров просто показал на стол, а Кокорин, подсев к нему, тотчас протянул наряд на осмотр "Шторма", который еще был не закрыт. При упоминании о "Шторме" мужчины встрепенулись и хмуро посмотрели на Кокорина, как будто тот сделал что-то неприличное. Суденко понял, что разговор здесь шел о пароходе или же такой разговор впереди. Он не знал за собой никакой вины, но, заразившись общим настроением, тоже испытал чувство неловкости за Кокорина, который был такой человек, что вначале делал дело свое, а лишь потом мог воспринимать чужое. Побочных настроений он не улавливал. Чернобров воспринял его спокойно. Он взял наряд правой рукой и, даже не глянув на сумму, немедленно подписал левой. Потом, ложась грудью на стол, внезапно спросил: