Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз Страница 28

- Мне-то зачем об этом знать?

- Для ориентировки. В Калининградском анклаве легально существует партия Балтийской республики. Сторонников у неё много, на последних выборах - треть голосовавших. Жаждут самоопределения и превращения в подобие Гонконга...

- О господи, сколько дури на земле твоей, и все ради денег, - сказал я.

- Теперь про деньги ты верно приметил.

Мимо опять прогрохотала орда на роликовых досках. Ефим выждал, пока она скатится под уклон.

- Балтийских партийцев подогревают, - сказал он. - Делают это в основном придурки из экстремистского крыла. Бывшие офицеры, которым не светило возвращение из западных гарнизонов в российскую беспросветность. Полные отморозки... Анонимка о покушении на Бахметьева в стиле и духе их мелочной суетности. Как что не заладится, сразу за доносы. Но сие лишь предположение. Этим ребятам Чико здесь, а тем более с большой оравой, совсем не нужен, как не нужен он и всем остальным, кто от Таллинна до Риги греет руки на скандинавской и польской контрабанде... Впрочем, мне кажется, что и появление тут подпольных "балтийцев", и приезд Чико - части одного замысла. Но какого?

- Какого? - повторил я иронично.

Мы прекратили разговор, выжидая, когда отгрохочет на роликовой доске одинокий молодец, поспевающий вдогонку проскочившей группе...

Я собирался высказаться в том смысле, что появление в Таллинне калининградцев и Чико, в особенности двух азериков, да ещё с московского кладбища, в хвосте этой яркой кометы, несомненно имеет геополитическое значение. Напрашивались аналогии про путь из варяг в греки. От Балтики до Каспия. Да не успел подобрать слова...

Шлайн подсечкой опрокинул меня на спину и, падая на колени, вырвал из-под пальто свой огромный пистолет. Его два или три выстрела слились с автоматной очередью трассирующими. Пули сорвали подошву с моего правого сапога, вырвали клок из плечевого вкладыша пальто и обожгли мочку уха.

Грохот роликов по брусчатке затихал внизу улицы.

Ефим простонал.

- Ранен? - спросил я.

- Да нет. Разбил коленку, - сказал он с раздражением.

- Спасибо, - сказал я. - Вовремя помог прилечь.

- Мудаки мы... Рассиропились. Но я его достал... Я знаю, что достал... Ты слышал его пальбу? Я - нет...

- Машинка палила скорострельно, - сказал я. - Не чета твоей пищали, которая перезаряжается с дула...

Ефим пользовался, оказывается, старинным "Стечкиным".

- Какую выдали, - буркнул Шлайн. - В сейфе держу. Прихватил, как говорится, на всякий случай... Ты-то свой... как его... "зигзаг" этот и достать не успел, хе-хе...

Радовался, словно ребенок, что оказался проворнее.

- "ЗИГ-Зауэр", - сказал я.

- Херауэр... Что стряслось-то с твоим ухом? Отстрелил?

- Мочку обожгло, легкая контузия, гудит в голове. Высплюсь и забуду.

Не сговариваясь, мы резко повернули назад и быстро пошли вверх по безлюдной Ратаскаэву. Свернули в первый же проулок. Я припадал на одну ногу из-за потерянного каблука.

- Расскажи про Дубровина, - попросил я. - Он контролирует явку в музыкальной лавке?

- Это его страна. Он резидент. Как иначе?

- Никак, конечно.

Я старался сдержать злобу, которая захлестывала меня. Игра становилась смертельно опасной. Марина вычисляла верно. В поисках киллера упрутся в меня. И вот, выходит, что уперлись и принимают меры. Убирают превентивно?

- Как ты думаешь, - сказал Ефим, - кто-то должен явиться теперь посмотреть, что с нами стало?

- Кто? - спросил я.

- Не Дубровин же! - буркнул Ефим.

Мне показалось, что в этот момент его и осенило. Информативно ведь только самое непредсказуемое.

Любая структура, в том числе и решающая вопросы безопасности, допускает в своей организационной идеологии хотя бы минимальную степень взаимного личного доверия сотрудников всех уровней подчинения. Иначе организация не будет дееспособной. Презумпция лояльности всех в отношении всех. Но эти все допускают, конечно, что предательство кого-то в отношении кого-то или всей структуры в целом когда-нибудь да случится.

Однако рожденные предавать не предают, если не возникнет возможности или, лучше сказать, выгодного повода для предательства. А когда повод возникнет, предаст любой, что бы там не говорили. Вроде того, как переходят из одного клуба в другой футболисты. Приверженность честной игре достоинство в глазах зрителя, а не игроков. Для профессионалов смысл игры не победа, а материальный выигрыш. Зачем иначе, как ни ради куска хлеба, становятся профессионалами?

Дубровин был профессионалом. Как и Ефим. Как, возможно, и я.

- Смотри, - сказал я Шлайну. - Эстонцам, в сущности, наплевать, геройски умрет или геройски продолжит свой боевой и жизненный путь генерал Бахметьев. Так? Так. По собственной инициативе нейтрализовать Чико Тургенева они не стали бы. То есть, я хочу сказать, кто-то им его сдал. С расчетом, что эстонцы поступят так, как они и поступили, - засадят его и бригаду. Кто же мог сдать Чико? Кому это выгодно... А выгодно Дубровину. Потому что этим он возвращает доверие местных, без которого не доделает карьеры и, стало быть, не вернется в Москву за повышением... Дальше. Как могла криминальная полиция в ходе рутинной, вялой и затяжной операции по прочесыванию, от которой разве что ленивый не отвертелся, захватить две фигуры из подполья? Настоящего подполья! Да ещё связанного с калининградскими сепаратистами! Да еще, как ты говоришь, из числа армейских или каких там ещё отморозков, то есть профессионалов, к тому же озлобившихся, а стало быть, особенно скрытных и настороженных. А? Их определенно, как и Чико, брали по наводке. Причем, брал спецназ...

- Может быть, случайность?

- Ефим!

- Ты хочешь сказать, и их сдали?

- Сдали всех. Вчера. Сдали Чико с бандой и затем подпольщиков, связанных с калининградскими сепаратистами. Их - под арест. А меня только что - под расстрел на Ратаскаэву... Подготовились со знанием обстановки. Даже ликвидатора запустили на роликах, поскольку предполагали, что мы будем шляться после представления по этим излюбленным катальщиками горках... Знали, что ты поведешь меня в варьете. Знали и твою привычку гулять и разговаривать. Легко было предвидеть маршрут прогулки, верно?

- Куда ты гнешь, Бэзил?

- Еще не до конца загнул... Чико и подпольщиков, конечно, выпустят, формально против них здесь ничего нет. Тебя трогать нельзя, хотя нашу связь давно засекли... Выручать тебя, в случае чего, немедленно прискачет группа московских художников-пейзажистов, назовем их так... А это совсем не в интересах местных и, конечно, Дубровина... Дубровину мешает только один человек. И этот человек - я, Ефим!

- Потому что продолжение твоих действий приведет к тому, что тайное станет явным и конец его карьере, ты это хочешь сказать?

- Это ты все хочешь и хочешь чего-то сказать! А сам уже сказал... Я вот только хотел бы теперь знать - кто сдал Чико Дубровину? Кто мог сообщить киллеру, куда ты собрался со мной, где и с каким прикидом нас перехватывать? Кому ты говорил о затеянном культпоходе? Только одному человеку. Тому же самому...

Голова разболелась зверски. Определенно контузия, подумал я.

С возрастом все чаще случается то, что уже случалось. Полтора десятка лет назад сорвавшаяся переборка ударила меня в затылок, когда "Фокке-Вульф" бирманской авиалинии, обстрелянный партизанами, промахнулся с посадкой у Пагана и ухнул в коричневую Иравади. Пачки купюр в моем саквояже были запаяны в пластик и, слава богу, не подпортились. Крокодилов, торпедами выскакивавших из-под коряг, отогнали выстрелами спасатели.

В Пагане я отлеживался в гостинице, обкладывая голову льдом, завернутым в полотенце. "Почту" я сдал и мог не торопиться домой в Бангкок. Наслаждался бездельем.

Теперь, в Таллинне, работа едва началась, до покушения оставалось меньше двух суток, а меня уже достали.

Будь проклят день и час, когда, вопреки собственным незыблемым правилам, я из чистой корысти согласился на оперативную работу! Я попрал клятву, которую дал на отпевании отца: умереть не раньше тех, чье благополучие и судьба зависели от моей живучести, тех, заботу о которых он передал мне.

- Давай зайдем в какой-нибудь кохвик, - предложил я Ефиму. - Хоть отковырну второй каблук. Невозможно глупо...

Выйдя из какого-то переулка, мы оказались на Ратушной площади возле старой аптеки. Напротив магазина антикварных книг светилось ночное кафе. Три столика из четырех занимали констебли. Они держали на коленях штурмовые автоматы.

- Вот нам и охрана, - сказал Ефим.

Они замолчали, наблюдая, как мы садимся.

- Два двойных ликера "Старый Таллинн" и два кофе, пожалуйста, - сказал я буфетчику.

- Что ты собираешься теперь делать? - спросил Ефим.

В широкое окно было видно, как с площади в переулок втиснулся "Вольво-640" с полицейской раскраской на бортах. Двое в цигейковых куртках неторопливо выбрались с заднего сиденья и, толкнув стеклянную дверь, вошли в заведение. Я инстинктивно почувствовал, как что-то словно дернулось внутри того, кто входил первым. Он слишком старался не смотреть на меня и Ефима, когда с порога обшаривал глазами помещение.